Солдаты приходят и уходят а остаются. Герои «другой Германии»: о чём скромно умолчал Николай Десятниченко, выступая в Бундестаге. Инквизиция против новой эры

АЛОГИЗМ ЛОГИКИ Штирлиц сейчас ничего не видел, кроме его шеи. Сильная, аккуратно подстриженная, она почти без всякого изменения переходила в затылок Мюллера. Штирлиц видел две поперечные складки, которые словно отчерчивали черепную коробку от тела - такого же, впрочем, сбитого, сильного, аккуратного, а потому бесконечно похожего на все тела и черепа, окружавшие Штирлица эти последние двенадцать лет. Порой Штирлиц уставал от той ненависти, которую он испытывал к людям, в чьем окружении ему приходилось работать последние двенадцать лет. Сначала это была ненависть осознанная: враг есть враг. Чем дальше он в механическую, повседневную работу аппарата СД, тем больше получал возможность видеть процесс изнутри, из "святая святых" фашистской диктатуры. И его первоначальное видение гитлеризма как единой устремленной силы постепенно+ трансформировалось в полное непонимание происходящего: столь алогичны и преступны по отношению к народу были акции руководителей. Об этом говорили между собой не только люди Шелленберга или Канариса - об этом временами осмеливались говорить даже гестаповцы, сотрудники Геббельса и люди из рейхсканцелярии. Стоит ли так восстанавливать против себя весь мир арестами служителей церкви? Так ли необходимы издевательства над коммунистами в концлагерях? Разумны ли массовые казни евреев? Оправдано ли варварское обращение с военнопленными - особенно русскими? - эти вопросы задавали себе не только рядовые сотрудники аппарата, но и руководители типа Шелленберга, а в последние дни - Мюллера. Но, задавая друг другу подобные вопросы, понимая, сколь пагубна политика Гитлера, они тем не менее этой пагубной политики служили аккуратно, исполнительно, а некоторые виртуозно и в высшей мере изобретательно. Они превращали идеи фюрера и его ближайших помощников в реальную политику, в те зримые акции, по которым мир судил о рейхе. Лишь точно выверив свое убеждение о том, что политику рейха сплошь и рядом делают люди, критически относящиеся к изначальным идеям этой политики, Штирлиц понял, что им овладела иная ненависть к этому государству - не та, что была раньше, а яростная, подчас слепая. В подоплеке этой слепой ненависти была любовь к народу, к немцам, среди которых он прожил эти долгие двенадцать лет. "Введение карточной системы? В этом виноваты Кремль, Черчилль и евреи. Отступили под Москвой? В этом виновата русская зима. Разбиты под Сталинградом? В этом повинны изменники-генералы. Разрушены Эссен, Гамбург и Киль? В этом виноват вандал Рузвельт, идущий на поводу у американской плутократии". И народ верил этим ответам, которые ему готовили лица, не верившие ни в один из этих ответов. Цинизм был возведен в норму политической жизни, ложь стала необходимым атрибутом повседневности. Появилось некое новое, невиданное ранее понятие "правдолжи", когда, говоря друг другу в глаза, люди, знающие правду, говорили друг другу ложь, опять-таки точно понимая, что собеседник принимает эту необходимую ложь, соотнося ее с известной ему правдой. Штирлиц возненавидел тогда безжалостную французскую пословицу: "Каждый народ заслуживает своего правительства". Он рассуждал: "Это национализм наоборот. Это оправдание возможного рабства и злодейства. Чем виноват народ, доведенный Версалем до голода, нужды и отчаяния? Голод рождает своих "трибунов" - Гитлера и всю остальную банду". Штирлица одно время пугала эта его глухая, тяжелая ненависть к "коллегам". Среди них было немало наблюдательных и острых людей, которые умели смотреть в глаза и понимать молчание. Он благодарил бога, что вовремя "замотивировал" болезнь глаз и поэтому все время ходил в дымчатых очках, хотя поначалу ломило в висках и раскалывалась голова - зрение-то у него было отменным. "Сталин прав, - думал Штирлиц. - Гитлеры приходят и уходят, а немцы остаются. Но что с ними будет, когда уйдет Гитлер? Нельзя же надеяться на танки - наши и американские, которые не позволят возродить нацизм в Германии? Ждать, пока вымрет поколение моих "товарищей" - и по работе, и по возрасту? Вымирая, это поколение успеет растлить молодежь, детей своих, бациллами оправданной лжи и вдавленного в сердца и головы страха. Выбить поколение? Кровь рождает новую кровь. Немцам нужно дать гарантии. Они должны научиться пользоваться свободой. А это, видимо, самое сложное: научить народ, целый народ, пользоваться самым дорогим, что отпущено каждому, - свободой, которую надежно гарантирует закон..." Одно время Штирлицу казалось, что массовое глухое недовольство среди аппарата при абсолютной слепоте народа, с одной стороны, и фюрера - с другой, вот-вот обернется новым путчем партийной, гестаповской и военной бюрократии. Этого не случилось, потому что каждая из трех этих групп преследовала свои интересы, свои личностные выгоды, свои маленькие цели. Как и фюрер, Гиммлер, Борман, они клялись рейхом и германской нацией, но интересовали их только они сами, только их собственное "я"; чем дальше они отрывались от интересов и нужд простых людей, тем больше эти нужды и интересы становились для них абстрактными понятиями. И чем дольше "народ безмолвствовал", тем чаще Штирлиц слышал от своих "коллег": "Каждая нация заслуживает своего правительства". Причем говорилось об этом с юмором, спокойно, временами издевательски. "Временщики - они живут своей минутой, а не днем народа. Нет, - думал Штирлиц, - никакого путча они не устроят. Не люди они, а мыши. И погибнут, как мыши, - каждый в своей норе..." Мюллер, сидевший в любимом кресле Штирлица, у камина, спросил: - А где разговор о шофере? - Не уместился. Я же не мог остановить Бормана: "Одну минуту, я перемотаю пленку, партайгеноссе Борман!" Я сказал ему, что мне удалось установить, будто вы, именно вы, приложили максимум усилий для спасения жизни шофера. - Что он ответил? - Он сказал, что шофер, вероятно, сломан после пыток в подвалах, и он больше не сможет ему верить. Этот вопрос его не очень интересовал. Так что у вас развязаны руки, обергруппенфюрер. На всякий случай подержите шофера у себя, и пусть его как следует покормят. А там видно будет. - Вы думает, им больше не будут интересоваться? - Кто? - Борман. - Смысл? Шофер - отработанный материал. На всякий случай я бы подержал его. А вот где русская пианистка? Она бы сейчас нам очень пригодилась. Как там у нее дела? Ее уже привезли из госпиталя? - Каким образом она могла бы нам пригодиться? То, что ей надлежит делать в радиоигре, она будет делать, но... - Это верно, - согласился Штирлиц. - Это, бесспорно, очень все верно. Но только представьте себе, если бы удалось каким-то образом связать ее с Вольфом в Швейцарии. Нет? - Утопия. - Может быть. Просто я позволяю себе фантазировать... - Да и потом, вообще... - Что? - Ничего, - остановил себя Мюллер, - просто я анализировал ваше предложение. Я перевез ее в другое место, пусть с ней работает Рольф. - Он перестарался? - Да. Несколько перестарался. - И потому его убили? - негромко спросил Штирлиц. Он узнал об этом, когда шел по коридорам гестапо, направляясь на встречу с Борманом. - Это мое дело, Штирлиц. Давайте уговоримся: то, что вам надо знать, вы от меня знать будете. Я не люблю, когда подсматривают в замочную скважину. - С какой стороны? - спросил Штирлиц жестко. - Я не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, а не болван. - Всегда? - улыбнулся Мюллер. - Почти. - Ладно. Обговорим и это. А сейчас давайте-ка прослушаем еще раз этот кусочек... Мюллер нажал кнопку "стоп", оборвавшую слова Бормана, и попросил: - Отмотайте метров двадцать. - Пожалуйста. Я заварю еще кофе? - Заварите. - Коньяку? - Я его терпеть не могу, честно говоря. Вообще-то я пью водку. Коньяк ведь с дубильными веществами, это для сосудов плохо. А водка просто греет, настоящая крестьянская водка. - Вы хотите записать текст? - Не надо. Я запомню. Тут любопытные повороты... Штирлиц включил диктофон. "Борман. Знает ли Даллес, что Вольф представляет Гиммлера? Штирлиц. Думаю, что догадывается. Борман. "Думаю" в данном случае не ответ. Если бы я получил точные доказательства, что он расценивает Вольфа как представителя Гиммлера, тогда можно было бы всерьез говорить о близком развале коалиции. Возможно, они согласятся иметь дело с рейхсфюрером, тогда мне необходимо получить запись их беседы. Сможете ли вы добыть такую пленку? Штирлиц. Сначала надо получить от Вольфа уверения в том, что он выступает, как эмиссар Гиммлера. Борман. Почему вы думаете, что он не дал таких заверений Даллесу? Штирлиц. Я не знаю. Просто я высказываю предположение. Пропаганда врагов третирует рейхсфюрера, они считают его "исчадием ада". Они скорее всего постараются обойти вопрос о том, кого представляет Вольф. Главное, что их будет интересовать, - кого он представляет в плане военной силы. Борман. Мне надо, чтобы они узнали, кого он представляет, от самого Вольфа. Именно от Вольфа... Или - в крайнем случае - от вас... Штирлиц. Смысл? Борман. Смысл? Смысл очень большой, Штирлиц. Поверьте мне, очень большой. Штирлиц. Чтобы проводить операцию, мне надо понимать ее изначальную задумку. Этого можно было бы избежать, если бы я работал вместе с целой группой, когда каждый приносит шефу что-то свое, и из этого обилия материалов складывается точная картина. Тогда мне не следовало бы знать генеральную задачу: я бы выполнял свое задание, отрабатывал свой узел. К сожалению, мы лишены такой возможности. Борман. Как вы думаете, обрадуется Сталин, если позволить ему узнать о том, что западные союзники ведут переговоры не с кем-то, а именно с вождем СС Гиммлером? Не с группой генералов, которые хотят капитулировать, не с подонком Риббентропом, который совершенно разложился и полностью деморализовался, но с человеком, который сможет из Германии сделать стальной барьер против большевизма? Штирлиц. Я думаю, Сталин не обрадуется, узнав об этом. Борман. Сталин не поверит, если ему об этом сообщу я. А что, если ему об этом сообщит враг национал-социализма? Например, ваш пастор? Или кто-либо еще... Штирлиц. Вероятно, кандидатуры следует согласовать с Мюллером. Он может подобрать и устроить побег "стоящему человеку. Борман. Мюллер то и дело старается сделать мне любезность. Штирлиц. Насколько мне известно, его положение крайне сложно: он не может играть ва-банк, как я, - он слишком заметная фигура. И потом, он подчиняется непосредственно Гиммлеру. Если понять эту сложность, я думаю, вы согласитесь, что никто другой, кроме него, не выполнит эту задачу в том случае, если он получит вашу поддержку. Борман. Да, да... Об этом потом. Это деталь. О главном: ваша задача - не срывать, а помогать переговорам. Ваша задача - не затушевывать связь бернских заговорщиков с Гиммлером, а выявлять эту связь. Выявлять в такой мере, чтобы скомпрометировать ею Гиммлера в глазах фюрера, Даллеса - в глазах Сталина, Вольфа - в глазах Гиммлера. Штирлиц. Если мне понадобится практическая помощь, с кем мне можно контактировать? Борман. Выполняйте все приказы Шелленберга, это залог успеха. Не обходите посольство, это их будет раздражать: советник по партии будет знать о вас. Штирлиц. Я понимаю. Но, возможно, мне понадобится помощь против Шелленберга. Эту помощь мне может оказать только один человек - Мюллер. В какой мере я могу опираться на него? Борман. Я не очень верю преданным людям. Я люблю молчунов..." В это время зазвонил телефон. Штирлиц заметил, как Мюллер вздрогнул. - Простите, обергруппенфюрер, - сказал он и снял трубку. - Здесь Штирлиц... И он услыхал в трубке голос Кэт. - Это я, - сказала она. - Я... - Да! - ответил Штирлиц. - Слушаю вас, партайгеноссе. Где вас ждать? - Это я, - повторила Кэт. - Как лучше подъехать? - снова помогая ей, сказал Штирлиц, указывая Мюллеру на диктофон: мол, Борман. - Я в метро... Я в полиции... - Как? Понимаю. Слушаю вас. Куда мне подъехать? - Я зашла позвонить в метро... - Где это? Он выслушал адрес, который назвала Кэт, потом еще раз повторил: "Да, партайгеноссе" - и положил трубку. Времени для раздумья не было. Если его телефон продолжали слушать, то данные Мюллер получит лишь под утро. Хотя скорее всего Мюллер снял прослушивание: он достаточно много сказал Штирлицу, чтобы опасаться его. Там видно будет, что предпринять дальше. Главное - вывезти Кэт. Он уже знает многое, остальное можно додумать. Теперь - Кэт. Она осторожно опустила трубку и взяла свой берет, которым накрыла то место на столе, где под стеклом лежало ее фото. Шуцман по-прежнему не смотрел на нее. Она шла к двери, словно неживая, опасаясь окрика за спиной. Но люди из гестапо уведомили полицию, что хватать следует женщину молодую, двадцати пяти лет, с ребенком на руках. А тут была седая баба лет сорока, и детей у нее на руках не было, а то, что глаза похожи - так сколько таких похожих глаз в мире? - Может быть, вы подождете меня, обергруппенфюрер? - А Шольц побежит докладывать Гиммлеру, что я отсутствовал неизвестно где больше трех часов? В связи с чем этот звонок? Вы не говорили мне, что он должен звонить... - Вы слышали - он просил срочно приехать... - Сразу после беседы с ним - ко мне. Ночевать я буду у себя в кабинете. - Вы считаете, что Шольц работает против вас? - Боюсь, что начал. Он глуп, я всегда держал исполнительных и глупых секретарей. Но оказывается, они хороши в дни побед, а на грани краха они начинают метаться, стараясь спасти себя. Дурачок, он думает, что я хочу погибнуть героем... А рейхсфюрер хорош: он так конспирирует свои поиски мира, что даже мой Шольц смог понять это. Шольца не будет: дежурит какой-то фанатичный мальчик - он к тому же пишет стихи... Через полчаса Штирлиц посадил в машину Кэт. Еще полчаса он мотался по городу, наблюдая, нет ли за ним хвоста, и слушал Кэт, которая плача рассказывала ему о том, что случилось с ней сегодня. Слушая ее, он старался разгадать, было ли ее поразительно легкое освобождение частью в дьявольской игре Мюллера или произошел тот _с_л_у_ч_а_й_, который известен каждому разведчику и который бывает раз в жизни. Он мотался по городу, потом поехал по дорогам, окружавшим Берлин, в машине было тепло. Кэт сидела рядом, а дети спали у нее на коленях, и Штирлиц продолжал рассуждать: "Попадись я теперь, Мюллер все-таки получит данные о разговоре с женщиной, а не с Борманом, - я провалю все. И у меня уже не будет возможности сорвать игру Гиммлера в Берне". Штирлиц затормозил у дорожного указателя: до Рубинерканала было три километра. Отсюда можно добраться до Бабельсберга через Потсдам. "Нет, - решил Штирлиц. - Судя по тому, как были перепутаны местами чашки на кухне, днем у меня сидели люди Мюллера. Кто знает, может быть - для моей же "безопасности", - они вернутся туда по указанию Мюллера, особенно после этого звонка". - Девочка, - сказал он, резко затормозив, - перебирайся назад. - А что случилось? - Ничего не случилось. Все в порядке, маленькая. Теперь все в полном порядке. Теперь мы с тобой победители. Нет? Закрой окна синими шторами и спи. Печку я не буду выключать. Я запру тебя - в моей машине тебя никто не тронет. - А куда мы едем? - Недалеко, - ответил Штирлиц. - Не очень далеко. Спи спокойно. Тебе надо отоспаться - завтра будет очень много хлопот и волнений... - Каких волнений? - спросила Кэт, усаживаясь удобнее на заднем сиденье. - Приятных, - ответил Штирлиц и подумал: "С ней будет очень трудно. У нее шок, и в этом ее винить нельзя". Он остановил машину, не доезжая трех домов до особняка Вальтера Шелленберга. "Только бы он был дома, - повторял, как заклинание, Штирлиц, - только бы он не уехал к Гиммлеру в Науэн или в Хохенлихен к Гебхардту, только бы он был дома!" Шелленберг был дома. - Бригаденфюрер, - сказал Штирлиц, не раздеваясь. Он присел на краешек стула напротив Шелленберга, который был в теплом халате и в шлепанцах, надетых на босу ногу (Штирлиц отметил для себя - совершенно непроизвольно, - какая у него нежная матовая кожа на щиколотках), - Мюллер что-то знает о миссии Вольфа в Швейцарии. - Вы с ума сошли, - сказал Шелленберг, - этого не может быть... - Это факт, и Мюллер мне предложил на него работать. - А почему Мюллер предложил работать на него именно вам? - Наверное, его люди вышли на пастора; это наше спасение, и я должен ехать в Берн. Я стану вести пастора, а вы должны после моего сигнала дезавуировать Вольфа. Штирлиц всегда копал до самой сути. Шелленберг все хватал с лета. - Поезжайте в Берн, немедленно... - А документы? Или воспользоваться "окном"? - Это глупо. Вас схватят швейцарские контрразведчики, им надо выслуживаться перед американцами и красными в конце драки. Нет, поезжайте к нам и выберите себе надежные документы. Я позвоню. - Не надо. Напишите. - У вас есть перо? - Лучше, если вы сделаете это своим. Шелленберг потер лицо ладонями и сказал, заставив себя рассмеяться: - Я еще не проснулся - вот в чем дело. Когда Штирлиц уехал, Шелленберг, одевшись, вызвал машину и сказал шоферу: - В санаторий доктора Гебхардта. Там сейчас находилась штаб-квартира Гиммлера. 14.3.1945 (06 ЧАСОВ 32 МИНУТЫ) А Штирлиц гнал машину к границе, имея в кармане два паспорта: на себя и свою жену фрау Ингрид фон Кирштайн. Когда пограничный шлагбаум Германии остался позади, он обернулся к Кэт и сказал: - Ну вот, девочка. Считай, что все. БЛАГИЕ НАМЕРЕНИЯ Он ошибся. Встретившись в Берне с пастором Шлагом, он понял, что ничего еще не кончилось. Наоборот, он понял: все еще только начинается. Он понял это, познакомившись с записью беседы, состоявшейся между Даллесом и агентом СС Гогенлоэ. Эту запись пастор получил через людей бывшего канцлера Брюнинга. Враги говорили как друзья, и внимание их было сосредоточено, в частности, на "русской опасности". "Юстас - Алексу. В дополнение к отправленным материалам о переговорах Даллес - Вольф. Препровождая при сем копию беседы Даллеса с полковником СС князем Гогенлоэ, считаю необходимым высказать следующие соображения: 1. Как мне кажется, Даллес не информирует полностью свое правительство о контактах с СС. Видимо, он информирует свое правительство о контактах с "противниками" Гитлера. К таким ни Гогенлоэ, ни Вольф не относятся. 2. Рузвельт неоднократно заявлял о том, что цель Америки, как и всех участников антигитлеровской коалиции, - безоговорочная капитуляция Германии. Однако Даллес, как это явствует из записи беседы, говорил о компромиссе, даже о сохранении определенных институтов гитлеризма. 3. Всякая коалиция предполагает честность участников союза по отношению друг к другу. Допуская на минуту мысль, что Даллес прощупывал немцев, ведя подобного рода беседу, я вынужден опровергнуть себя, поскольку каждому разведчику будет очевидна выгода немцев и проигрыш Даллеса: то есть немцы узнали больше о позиции Америки, чем Даллес о позициях и намерениях Гитлера. 4. Я допустил также мысль, что разведчик Даллес начал "провокацию" с немцами. Но в прессе Швейцарии его открыто называют личным представителем президента. Возможно ли организовывать провокацию человеку, являющемуся личным представителем Рузвельта? Вывод: либо определенные круги Запада начали вести двойную игру, либо Даллес близок к предательству интересов США как одного из членов антигитлеровской коалиции. Рекомендация: необходимо дать знать союзникам, что наша сторона информирована о переговорах, происходящих в Швейцарии. Рассчитываю в ближайшее же время передать через налаженную связь новые подробности бесед, которые имеют здесь место между Вольфом и Даллесом. Впрочем, я бы не считал это беседами - в том плане, в какой известен дипломатии. Я бы называл это сепаратными переговорами. Я нарушил свое правило - выступать с любого рода рекомендациями - лишь потому, что ситуация сложилась критическая, и необходимы срочные меры, которые позволят спасти антигитлеровскую коалицию от провокаций, возможно, в конечном счете двусторонних. Юстас". После того, как это экстренное донесение было отправлено в Центр, Штирлиц сел в машину и уехал к озеру - в тишину и одиночество. Ему было сейчас, как никогда, плохо; он чувствовал себя опустошенным, обворованным. Он-то помнил, какое страшное ощущение пережил в сорок первом году двадцать второго июня - весь тот день, пока молчал Лондон. И он помнил, какое громадное облегчение испытал он, услышав речь Черчилля. Несмотря на самые тяжелые испытания, выпавшие на долю Родины летом сорок первого года, Штирлиц был убежден, причем отнюдь не фанатично, но логически выверенно, в том, что победа - как бы ни был труден путь к ней - неминуема. Ни одна держава не выдерживала войны на два фронта. Последовательность целей - удел гения, действия которого подчинены логике. А бесконтрольная маниакальность фюрера, жившего в мире созданных им иллюзий, обрекла германскую нацию на трагедию. Вечером двадцать четвертого июня Штирлиц был на приеме в румынском посольстве. Обстановка была торжественной, лица гостей светились весельем, тускло мерцали тяжелые ордена генералов, искрилось сладковатое румынское вино, сделанное по рецептам Шампани, произносились торжественные речи, в которых утверждалась непобедимость германо-румынского военного содружества, а Штирлиц чувствовал себя здесь словно в дешевом балагане, где люди, дорвавшиеся до власти, разыгрывают страшную феерию жизни, не чувствуя, что сами-то они уже нереальны и обречены. Штирлиц считал, что Германия, зажатая между Советским Союзом и Великобританией, а в недалеком будущем и Штатами - Штирлиц верил в это, - подписала себе смертный приговор. Для Штирлица было едино горе Минска, Бабьего Яра или Ковентри: те, кто сражался против гитлеризма, были для него братьями по оружию. Дважды - на свой страх и риск - он спасал английских разведчиков в Голландии и Бельгии без всяких на то просьб и указаний. Он спасал своих товарищей по борьбе, он просто-напросто выполнял свой солдатский долг. Он испытывал гордость за ребят Эйзенхауэра и Монтгомери, когда они пересекли Ла-Манш и спасли Париж; он был счастлив, когда Сталин пришел на помощь союзникам во время гитлеровского наступления в Арденнах. Он верил, что теперь этот наш громадный и крохотный мир, уставший от войн, предательств, смертей и вражды, наконец обретет долгий и спокойный мир, и забудут дети картонное шуршание светомаскировок, а взрослые - маленькие гробики. Штирлиц не хотел поверить в возможность сепаратного сговора гитлеровцев с союзниками - в каком бы виде он ни выражался - до тех пор, пока сам лицом к лицу не столкнулся с этим заговором. Штирлиц мог понять, что толкало к этому сговору Шелленберга и всех остальных, кто был за ним: спасение жизней, страх перед ответственностью - и все эти чисто личные мотивы маскировались высокими словами о спасении западной цивилизации и противостоянии "большевистским ордам". Все это Штирлиц понимал и считал действия Шелленберга разумными и единственно для нацистов возможными. Но он не мог понять, сколько ни старался быть объективным, позицию Даллеса, который самим фактом переговоров заносил руку на единство союзников. "А если Даллес не политик и даже не политикан? - продолжал рассуждать Штирлиц. Он сидел на скамейке возле озера, сгорбившись, надвинув на глаза кепи, острее, чем обычно, ощущая свое одиночество. - А что, если он попросту рисковый игрок? Можно, конечно, не любить Россию и бояться большевиков, но обязан понимать, что сталкивать Америку с нами - это значит обрекать мир на такую страшную войну, какой еще не было в истории человечества. Неужели зоологизм ненависти так силен в людях того поколения, что они смотрят на мир глазами задряхлевших представлений? Неужели дряхлые политиканы и старые разведчики смогут столкнуть нас лбами с американцами?" Штирлиц поднялся - ветер с озера был пронизывающим; он почувствовал озноб и вернулся в машину. Он поехал в тот пансионат "Вирджиния", где остановился профессор Плейшнер - тот написал об этом в открытке: "Вирджинский табак здесь отменно хорош". В "Вирджинии" было пусто: почти все постояльцы уехали в горы. Кончался лыжный сезон, загар в эти недели был каким-то особенным, красно-бронзовым, и долго держался, поэтому все имевшие мало-мальскую возможность отправлялись в горы: там еще лежал снег. - Могу я передать профессору из Швеции, я запамятовал его имя, несколько книг? - спросил он портье. - Профессор из Швеции сиганул из окна и умер. - Когда? - Третьего дня, кажется, утром. Пошел - такой, знаете ли, веселый - и не вернулся. - Какая жалость... А мой друг, тоже ученый, просил передать ему книги. И забрать те, которые были у профессора. - А позвоните в полицию. Они забрали все его вещи. Они вам все отдадут, если вы докажете, что там есть ваши книги. - Спасибо, - сказал Штирлиц, - я так и сделаю. Он проехал по улице, где находилась явка. На окне стоял цветок - сигнал тревоги. Штирлиц все понял. "А я считал его трусом", - вспомнил он. Он вдруг представил себе, как профессор выбросился из окна - маленький, тщедушный и тихий человек. Он подумал: какой же ужас испытал он в свои последние секунды, если решился кончить с собой здесь, на свободе, вырвавшись из Германии. Конечно, за ним шло гестапо. Или они устроили ему самоубийство, поняв, что он будет молчать?..

Солдаты Третьего Рейха виновны в квадрате, в кубе. Оправдывать их – значит уравнивать таких как Рау и таких как Ландмессер и Шульц. Это – грязный и подлый плевок в настоящих антифашистов, в другую, настоящую Германию.

Август Ландмессер - немец, не желавший убивать во славу Рейха.

Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается. И.В.Сталин

Поразительные кульбиты может выделывать совесть и логика человека, который готов продаться за «рюмочку похвалы»! Эту грустную как мир истину в очередной раз подтвердил глупый школьник из Нового Уренгоя Николай Десятниченко, который выступил в Бундестаге в роли… Я даже не знаю, как одним словом цензурно охарактеризовать его роль… Словом, он – вольно или невольно представляя в своём лице на этом мероприятии всю Россию – заявил, что немецкие солдаты пришли к Сталинграду, не желая, на самом деле, воевать, сильно страдая от войны и убивать их там было не за что.

Слова Коли – это такой запутанный клубок лжи, передёргивания, натяжки, лицемерия и откровенной подлости, что даже не знаешь, с какой стороны начать его распутывать.

Что бы нас не упрекнули в том, что мы выдёргиваем из контеста, вот полный текст доклада Николая:

Само мероприятие в Бундестаге было посвящено «Дню народной скорби» - праздник родился после Первой мировой войны, но сегодня его праздновали в день начала операции «Уран» - контрнаступления Красной Армии под Сталинградом. Чтобы акцентировать внимание именно на этом, а не на какой-то там полузабытой Первой Мировой, в Бундестаг на поводке привели Колю. И Коля послушно пролаял порцию дежурного бреда. Надеюсь, ему дали после этого обещанную косточку и похвалили: «Гут, Николас, гут!».

Здесь весь нерв ситуации не в том, что немцы собрались в годовщину начала Сталинградского разгрома поскорбеть по своим соотечественникам – в конце концов, им этого не запретишь. А в том, что они специально организовали выступление глупого русского мальчишки, который озвучил то, что очень хотелось услышать немцам, но что они всё-таки до сих пор не решаются во весь голос заявить миру. А если это скажут русские как «потерпевшие» - то оно и ничего, «можно». «Сами признались».

Итак, что Коля Десятниченко заявил – и почему это глупая и наглая ложь:

Колю почему-то особенно поразила история ефрейтора Георга Йоханна Рау.

Ни единым словом Коля не говорит, что хорошего сделал ефрейтор Рау. Никаких фактов, кроме того, что он происходил из многодетной семьи, он не приводит. О чём думал герр Рау, что говорил, в чём сомневался, о чём мечтал – покрыто мраком.

Коля называет Рау и многих других сталинградских военнопленных «невинно погибшими людьми, не хотевшими воевать».

Вот тут-то и закавыка! Невинно погибшие люди, РЕАЛЬНО не хотевшие воевать – это совсем другие герои. Это те, кто сделал свой выбор вопреки всему, но в согласии с совестью.

Например, Август Ландмессер – немец на знаменитой фотографии рабочих верфи «Блом и Фосс», где все зигуют, а он – нет. Один. Среди сотен человек. Потом, в конце войны, его загребли в штрафбат и он погиб в Хорватии. Вот он – да, не хотел воевать. Вот он – да, погиб невинным.

Коль уж речь зашла о Югославии, вспомним и Йозефа Шульца – немецкого солдата, который отказался участвовать в расстреле пленных партизан и был тут же расстрелян вместе с ними. Что-то подобное сделал ефрейтор Рау?

Чем он хоть как-то продемонстрировал своё нежелание воевать? Тем, что ему «не повезло» и он попал в плен?

Я скажу предельно прагматично: когда человек не хочет воевать – он найдёт сто, тысячу, миллион способов и отмазок. Это с потрясающей убедительностью демонстрировали уклонисты всех времён и народов: американцы фактически сорвали призыв в армию во время Вьетнамской войны, наши «косильщики» проявляли чудеса изобретательности в 80 и 90-е годы, наконец, украинские призывники во время последних событий в Донбассе тоже отлично показали, что не желающего идти воевать человека принудить совсем, совсем непросто.

Георг Рау предпринимал попытки дезертировать? Симулировал болезнь? Совершал «самострел»? Подкупал чиновников военкомата? Пробовал ловчить, чтобы перевестись в тыловые части? Вёл агитацию среди товарищей о сдаче в плен?

Ни о чём таком Коля Десятниченко не рассказал. Каких-то душераздирающих фрагментов из писем типа «Дорогая муттер, будь проклята эта война!» тоже не прозвучало. Видимо, ничего подобного и не было. Георг Рау был дисциплинированным, сознательным солдатом Вермахта, добросовестно выполнявшим приказы и, вероятно, сдавшийся в плен только вместе со своим старшим офицером в откровенно безнадёжной ситуации. Как бойца, его упрекнуть не в чем. А вот как человека – есть. Он сделал свой нравственный выбор: оккупировать, захватывать, грабить, убивать. Его выбор мог бы быть и иным – если бы он этого действительно хотел. Так поступили Ландмессер, Шульц и другие граждане Третьего Рейха, понимавшие, соучастниками каких страшных преступлений их хотят сделать.

В конечном итоге Георг Рау был бойцом той самой 6-армии, поведение которой на оккупированных территориях СССР регламентировалось печально известным Reichenau -Befehl, приказом командующего 6-й армией генерал-фельдмаршала Рейхенау «О поведении войск на востоке» (Das Verhalten der Truppe im Ostraum )

О ПОВЕДЕНИИ ВОЙСК НА ВОСТОКЕ

По вопросу отношения войск к большевистской системе имеются еще во многих случаях неясные представления.

Основной целью похода против еврейско-большевистской системы является полный разгром государственной власти и искоренение азиатского влияния на европейскую культуру.

В связи с этим перед войсками возникают задачи, выходящие за рамки обычных обязанностей воина. Солдат на восточных территориях - не просто боец, действующий в соответствии с правилами военного искусства, он также является носителем беспощадной национальной идеологии, мстителем за те зверства, которые были совершены против немцев и наций, родственных немцам в расовом отношении.

Поэтому солдат должен полностью осознавать необходимость суровой, но справедливой мести недочеловекам-евреям. Армия должна преследовать другую цель - устранение сопротивления в тылу, причиной которого, как доказывает опыт, всегда являются евреи.

К борьбе с врагом за линией фронта еще недостаточно серьезно относятся. Все еще продолжают брать в плен коварных, жестоких партизан и выродков-женщин; к одетым в полувоенную или гражданскую форму отдельным стрелкам из засад и бродягам относятся все еще как к настоящим солдатам и направляют их в лагеря для военнопленных. Пленные русские офицеры рассказывают с язвительной усмешкой, что агенты Советов свободно ходят по улицам и зачастую питаются из походных немецких кухонь. Подобное отношение войск объясняется только полным легкомыслием. Руководству следует своевременно разъяснить смысл происходящей борьбы.

Снабжение питанием местных жителей и военнопленных, не работающих на вооруженные силы, является ненужной гуманностью, то же можно сказать и о раздаче сигарет и хлеба. Все, в чем отечество отказывает себе и руководство с большими трудностями посылает на фронт, солдат не должен раздавать врагу, даже в том случае, если это является трофеями. Они являются необходимой частью нашего снабжения.

При отступлении советские части нередко поджигают здания. Войска заинтересованы в ликвидации пожаров только тех зданий, которые должны быть использованы для стоянок воинских частей. Все остальное, являющееся символом бывшего господства большевиков, в том числе и здания, должно быть уничтожено. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения.

Для сохранения важного в военно-хозяйственном отношении сырья и промышленных объектов руководство даст специальные указания.

Необходимо полное разоружение населения в тылу сражающейся части, принимая во внимание протяженность и уязвимость путей подвоза. Где возможно, складировать и охранять трофейное оружие и боеприпасы. Если же условия боя не позволяют этого, то оружие и боеприпасы выводить из строя. В случае применения оружия в тылу армии со стороны отдельных партизан применять в отношении их решительные и жестокие меры. Эти мероприятия распространяются также и на мужское население с целью предотвращения возможных с их стороны покушений. Пассивность многочисленных антисоветских элементов, занимающих выжидательную позицию, должна быть ликвидирована путем разъяснения, и они должны быть привлечены к активному сотрудничеству в борьбе против большевизма. Если они не идут на это, то пусть не жалуются на то, что с ними обращаются, как с приверженцами советского строя. Страх перед германскими мероприятиями должен быть сильнее угрозы со стороны бродячих большевистских остатков.

Не вдаваясь в политические соображения на будущее, солдат должен выполнить двоякую задачу:

1. Полное уничтожение большевистской ереси, советского государства и его вооруженных сил.

2. Беспощадное искоренение вражеской хитрости и жестокости и тем самым обеспечение безопасности жизни вооруженных сил Германии в России.

Только таким путем мы можем выполнить свою историческую миссию по освобождению навсегда германского народа от азиатско-еврейской опасности.

Командующий

фон Рейхенау,

генерал-фельдмаршал.

ЦА ФСБ РФ. Ф. 308. Оп.9. Д.3. Л.171-174

Получается гнуснейшая демагогия – сотни тысяч оккупантов, стоит им попасть в плен, моментально оказываются «невинными жертвами», они, внезапно, совсем не хотели никому зла, их ужасно жалко, аж сердце разрывается.

Коля, запомни: агрессор и оккупант – всегда неправ. Неправы и виновны все его солдаты. А солдаты такого чудовищного режима как нацистская Германия неправы и виновны в квадрате, в кубе. Оправдывать их – значит уравнивать таких как Рау и таких как Ландмессер и Шульц. А это – грязный и подлый плевок в настоящих антифашистов, в настоящих героев. Их память мы будем чтить как символ «другой Германии», изнасилованной Гитлером. А память таких как Рау пусть чтят гитлеровские последыши.

Заголовок статьи - известные слова И.В. Джугашвили-Сталина, сказанные о германском народе, который был одурачен геббельсовской пропагандой, в основной массе верил Гитлеру и воевал за расширение «жизненного пространства». Но даже в условиях разгула нацизма далеко не все немцы поддерживали фашистские авантюры.

Кто бы мог подумать, что лавры Гитлера и его команды, кончившей на виселице прежде всего благодаря Великой Победе Советского Союза, в которую внесли свой вклад наряду с русскими, белорусами, татарами и другими братскими народами грузины, не дают покоя грузинским политикам, опекаемым заокеанскими «ястребами».

В Грузии, точнее, в Грузинской ССР, входившей в состав Советского Союза, мне довелось бывать многократно. Был я во всех её частях: Картли, Гурии, Кахетии, Мигрелии, Аджарии, кроме горных Сванетии и Хевсуретии. Был в разных номинациях: студентом-практикантом на строительстве Тбилисского моря и Самгорской оросительной системы, инженером, учёным, руководящим специалистом министерства. Пишу об этом, чтобы подчеркнуть важную деталь: кем бы я ни был, везде и всегда в геологических, аграрных и водохозяйственных организациях встречал доброжелательное отношение разных по интеллекту грузин, которые покоряли трудолюбием (особенно крестьяне), непосредственностью, весельем, жизнерадостностью. Вспоминаю дружеские встречи в древней столице Мцхете, Тбилиси, Сагурами, Кутаиси, Гори, Хоби, Зестафоне, Поти и других, посещение грузинских храмов Свети Цховели в Мцхете и равноапостольной Нино в Кахетии... Родственные нам православные грузины. Чтобы познать народ и его традиции, много читали грузинских классиков И. Чавчавадзе, Ш. Руставели, Г. и А. Церетели, Нико Ламаури и других.

Так было и было совсем неплохо. Из истории известно, что со времен царя Алексея Михайловича, оберегавшего Грузию, и особенно после подписания в 1783 г. императрицей Екатериной 2 Георгиевского договора по настойчивой, слёзной просьбе царя Картли-Кахетии Ираклия 2, Грузия была в составе Российской империи (СССР) на вечные времена. Грузины жили свободно, без войн, несмотря на серьёзные притязания соседей - Персии, Турции...

Россия в соответствии с Георгиевским договором обязалась сохранять целостность Грузии и заботу о возвращении захваченных врагом исконно грузинских земель. Во исполнение этого в 1828 году после 300-летней турецкой оккупации была присоединена к ней Аджария с портом Поти (древнее название Фазизи). А в 1920-е годы при создании СССР в её состав была включена ранее образованная Абхазская республика. Как тогда писали, для увеличения размеров республики. Точно так же, за счёт России, была увеличена Украина, куда передали Харьковскую область, донецкие земли, левобережные территории Днепра, а потом и Крым.

После развала СССР Грузия стала независимой. Радуйся и наслаждайся «демократией», грузинский народ. Выбирай себе правителей, которых ты достоин! И тут начались разочарования. Почему-то на память приходят правильные слова мудрого русофоба У. Черчилля, сказанные им по поводу Польши и поляков, они справедливы и в отношении Грузии. Первый президент 3. Гамсахурдиа развязал войну против Южной Осетии.

Грузинские правители под защитой США и Израиля, заинтересованных в них для завоевания мирового господства, помимо захватнических войн и геноцида народов Осетии и Абхазии (цель одна: уничтожить и выгнать народы этих стран для заселения «свободного пространства» грузинами) развязали небывалую русофобию. Достаточно сказать, что в 2006 г. в Тбилиси президент М. Саакашвили открыл Музей русской оккупации(?) Грузии, опошлив историю страны перед 225-летием Георгиевского трактата, спасшего Грузию от гибели. А в год славной годовщины развязал войну. Такова благодарность современных грузинских правителей. Неужели народ разделяет эту вакханалию? Ой, как чешутся руки по войне в Грузии. Достаточно отметить, что в оккупированном Ираке грузинские вояки по численности занимают третье место; думаю, что Грузия направит обученную американцами армию в Иран, если будет развязана против него война. Пушечное мясо с этикеткой «маде ин Грузия».

Позор. Екатерина II не побоялась Персии и Оттоманской империи, лишив их лакомого куска. Б. Ельцину было наплевать на Россию, но В. Путин даже по подсказке в период создания на сербских землях «государства» Косово не признал три братские республики (Абхазия, Ю. Осетия и Приднестровская), это не укладывается в голове.

Да, Россия со времен Горбачева, Шеварднадзе, Козырева ведет антироссийскую политику, следуя в фарватере США, во всем действуя по их подсказке. На глазах у нового поколения уничтожение братской Югославии, Сербии, Сербской Краины, брошенных Россией вопреки славянскому братству и православной общности.

Политика России последних десятилетий поощряла всевозможные инсинуации против России, начиная с эстонских гробокопателей, маршей недобитых нацистов в прибалтийских республиках и разнузданной лжи против русских, спасших народы от всемирного уничтожения. Пробный мяч Эстонии был без достойного ответа, воодушевив бывших сателлитов фашистской Германии Румынию, Болгарию, Венгрию и другие страны на вседозволенность в отношении России.

Внутри страны поощряется разнузданная русофобия, болтовня о русском фашизме (М. Швыдкой), православном фашизме (Гинзбург), обвинение русских патриотов в антисемитизме (Б. Миронов и его сын Иван, полковник В. Квачков и многие другие). Надуманная и трафаретная болтовня об антисемитских погромах, которых Россия в нынешних границах никогда не знала. Мне довелось видеть последствия антирусских погромов, предпринятых сионистами, против редакций газет «День» и «Литературная Россия». Русские - титульная нация страны - задавлены людьми с двойным-тройным гражданством, для которых Россия - временное пристанище для грабежа. Идет оболванивание народа средствами массовой информации, выжигание в душах его патриотизма, любви к Отечеству.

Особенно надо работать с Израилем. Поддержка вооружением Грузии, где министром обороны служит гражданин Израиля, и антироссийская пропаганда сомкнулись с нашими СМИ, захваченными людьми с двойным гражданством. Не случайно по радио и телевидению в тяжкие дни войны против России выступали с пустой брехней Н. Новодворская, П. Фельгенгаур (известен по антироссийским выпадам в период чеченской войны), растерявшийся К. Эрнст, заклинившийся на русофобии, смолк до лучших времен. В статье А. Боброва «Телепаралитики», опубликованной 12 августа в газете «Советская Россия», чётко показана «пятая колонна» в информационной войне. Безнаказанный за русофобию и предательство России П. Гусев выпустил номер «МК» с аншлагом «Грузия загнала осетин в подвалы». Неимоверная радость обуяла его! Напомню, что в начале чеченской войны он выпустил газету «МК» со словами, написанными через всю полосу огромными буквами: «Сначала чеченцы - потом евреи». Что это, как не призыв к войне против России? После этого посыпались в СМИ репортажи, восхвалявшие террористов-боевиков и оскорбляющие русскую армию. Все сошло с рук, неужели опять будет вещать русофобский произвол на всю страну?

Сейчас России, как никогда, нужно сохранять проявленную твёрдость во всех вопросах, необходимо объединение усилий патриотов для священной войны (информационной и, если надо, горячей) за Россию, как это было в годы Великой Отечественной войны. Необходима как минимум изоляция и выдворение из эфира всех ненавистников и клеветников России.

http://www.rv.ru/content.php3?id=7646

10 февраля 1898 года родился Бертольд Брехт – драматург, театральный новатор, философ, осмысливший вечную борьбу коммунистического и фашистского начала в истории человечества

История России знает множество славных страниц, календарь наш испещрён забытыми «Днями воинской славы», в народной памяти живы образы бегущего Наполеона, победы Минина и Пожарского… Порою в речах политиков патриотического толка проскакивает адресация к этим знаменательным событиям как к примеру «величия русского народа», могущества нашей Родины и так далее… Однако это всё - события дней минувших, которые происходили не с нами, а с кем-то другим: героями из книг Толстого, смешно наряженными придворными дамами с телеэкранов, царями в белых штанах. Даже Первая Мировая война не вызывает в нас особого ужаса или трепета, хотя для всего человечества она была временем жесточайшего надлома, когда даже не самые тонко чувствующие господа ощутили запах бездны, которая почти что поглотила мир.

Тем удивительней (на первый взгляд), сколь жива ещё в наших сердцах Великая Отечественная война. День Победы - пожалуй, последнее, вокруг чего в российском обществе сохраняется минимальное единодушие. Память «дедов», положивших за нас жизнь - остаток сакрального в современной жизни, то немногое, о чём говорят с придыханием и что боятся «осквернить». Поток мифов, громивших всю - советскую и досоветскую - историю России, кажется, впервые дал сбой на теме войны. С бандеровским переворотом на Украине какая-то накопленная в сердцах лава, казалось, выплеснулась наружу: новости про задействованные народом танки времён Второй Мировой, пафос борьбы с фашизмом…

Если и существует за пределами патриотической риторики некая «правда народа», «народный ум», то такое нежелание «отдать Победу» - яркое его проявление. Однако именно в отношении таких явлений проявляет себя главная «болезнь» нашей эпохи - тотальное предательство отечественной интеллигенции. После войны перед человечеством встали два исконно русских вопроса: «кто виноват?» (или «что это было?») и «что делать?». На Западе и в России к обеим проблемам относились очень по-разному (в конце концов, фашизм зарождался не на нашей территории, и не Европа его победила), и ответили на них крайне неодинаково.

На первый вопрос в СССР, пожалуй, самым глубоким из общеизвестных стал ответ Сталина: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остаётся». Однако осталось недосказанным: если нацизм - это нечто внешнее относительно Германии, то откуда он взялся и куда ушёл? Что есть Гитлер? Как он соотносится с «чёрным интернационалом», охватившим весь (и не только западный!) мир? Нечто пояснял комментарий Георгия Димитрова, данный ещё в 1935 году на конгрессе Коминтерна: «Фашизм - это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала». Великий болгарский коммунист вообще многое сказал: например, про колесо истории, которое фашизм нацелен повернуть вспять. Но был ли он услышан?

Второй же вопрос в Стране Советов повис в воздухе. Главный герой фильма Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», переживающий разложение советского быта - что в НИИ, что в кругу «золотой молодёжи», - встречается во сне с погибшим на войне отцом. Юноша задаёт предку вопрос: как же мне теперь жить, куда идти? Отец отвечает: не знаю, мы жизнь как таковую спасали, а в чём её содержание после войны будет - не думали. Окуджава затянет сентиментальную песню про «единственную гражданскую», которая после перестройки окажется «антисоветской», посвящённой погибшим белым офицерам. Режиссёр уже не понимал (или делал вид, что не понимает), что такое коммунизм, революция, «интернационал» и «марсельеза» ‑ и Великая Отечественная для него свелась к борьбе за выживание. Maximum maximorum - за некое «мирное» существование. Это загадочное непонимание смысла существования СССР (ещё не так давно был Великий октябрь!), в единстве с частушками a la «лишь бы не было войны» (в условиях войны холодной) - вот что привело к падению советского проекта. А также к новому «правению» мира, «возрождению» фашизма и угрозе радикального исламизма.



Запад подошёл к вопросам более тонко. Более «популярный» подход сводил произошедшее к «играм разума». Были заявлено про «некрофилию» Гитлера и нацистского руководства, связанную больше с некими семейными неурядицами и детскими травмами. Фокус же с трансформаций мировой капиталистической элиты, на которую так прозорливо указывал Димитров (и не он один - достаточно почитать протоколы съездов КПСС 20-х годов) вскоре оказался перенесён на «народную вину». Мол, «бежали от свободы», не вписались в рынок, не поняли счастья возможности проявить предпринимательскую инициативу. Хотели, дескать, «веру, царя и Отечество», женщин - на кухню, себя - в стойло. Не хватило контроля за «психическим состоянием» народов. И так далее.

Да и вообще: немецкой культуре свойственен «провинциализм», зависть к европейским соседям, комплекс неполноценности после военных поражений. Надо убрать Шиллера, Бетховена, Гёте - они плохо влияют на массы. Нужно растоптать чувство национального достоинства, а потом в холодном поту ожидать, когда же народ объединённой Германии вдруг запоёт: «Deutschland, Deutschland uber alles!» («Германия превыше всего»). С этим согласны даже такие авторитеты, как Томас Манн - правда, он что-то там ещё говорит про политический дух и новый гуманизм, но не суть важно.


Затем окажется, что психологически-то немцы особенно ничем не отличаются от европейцев. Обнаружится, что надо было подавлять не классическую немецкую культуру в народе, а нечто иное, более универсальное. На знамёна поднимут термин «тоталитаризм» - как некую совокупность «плохого» в человечестве. С этим «плохим» свяжут коллективизм, госсобственность, фигуру сильного лидера, наличие у лидера усов - и всё окончательно смешается в доме Облонских.

Параллельно то тут, то там в мировых элитах будут мелькать осужденные нацистские преступники. Корпорации, составлявшие экономический костяк Третьего Рейха, будут процветать. Фашистские учёные, замаравшиеся в СС, станут яростно отмываться. В каких-то странах даже продолжат существовать преступные режимы. Коммунистов же объявят главным врагом человечества и станут повсеместно преследовать.

В этой ситуации останется совсем немного людей, не включившихся в хор голосов западных психологов и политологов, не предавшихся советским успокоительным настроениям, не ушедших в самооправдание и «охи и ахи» про «стихи после Освенцима». Узкая условная группа интеллектуалов, увидевших фашизм ещё у самого его корня, попавших под удар ещё задолго до войны, изучившая культурную и политическую подоплёку ужаснувшего мир феномена. Одним из её самых известных представителей был Бертольд Брехт.

На мир он смотрел глазами убеждённого коммуниста, революционера, радеющего за свободу и достоинство простого народа. Уроженец Баварии, Брехт провёл многие годы в гонениях за свои левые взгляды, и война с фашизмом стала для него лишь частью борьбы с бесчеловечным миром капитала. Победа СССР не стала для него окончательной - он видел, как нацизм зарождался, и потому понимал, что война велась не между случайными «психопатами» и обычными людьми. Великая Отечественная стала одним из пиков борьбы мутирующей мировой капиталистической системы с приходящим «новым временем», битвы старых господ (аристократов и капиталистов) с восставшими «плебеями», столкновения сил антиисторических с людьми, присягнувшими истории. Он пророчески объявил:

«А вы учитесь не смотреть, но видеть,

Учитесь не болтать, а ненавидеть.

Хоть человечество и было радо,

Отправив этих выродков налево,

Торжествовать пока еще не надо:

Еще плодоносить способно чрево,

Которое вынашивало гада»

Инквизиция против новой эры

Конфликт, вылившийся в противостояние фашизма и коммунизма, более фундаментален, чем столкновение интересов нескольких государств. В нём любовь к власти, к господству борется с любовью к человеку. Накануне Второй Мировой Брехт пишет «Жизнь Галилея» - пьесу о преследовании учёного-революционера XVII века церковью. В комментариях к ней драматург прямо заявляет: «В мои намерения входило… дать неприкрашенную картину новой эры - затея нелегкая, ибо все кругом были убеждены, что наше время ничуть на новую эру не похоже».

Великий физик предстаёт здесь не бледным интеллектуалом, интересующимся только содержанием собственной лаборатории. Он - могущественный духом и телом Прометей, мечтающий подарить простым людям огонь науки. Дать им разум, самостоятельность, свободу, открыть перед ними реальную картину мира, в которой они уже не будут тупыми рабами некоей внешней необходимости или освящённой социальной иерархии. Галилей восстаёт не против конкретного научного мракобесия, а против установленного издревле порядка вселенной. Его ученик замечает, рассматривая астролябию, изображающую старое устройство мира:

» - Красиво получается. Только вот… Мы так закупорены.

- Да, и я ощутил то же, когда впервые увидел эту штуку. Некоторые чувствуют это. Стены, и кольца, и неподвижность! Две тысячи лет кряду люди верили, что и Солнце и все небесные тела вращаются вокруг нашей Земли. Папа, кардиналы, князья, ученые, капитаны, купцы, торговки рыбой и школьники верили, что неподвижно сидят в этом кристаллическом шаре. Но теперь мы выбираемся из него, Андреа. Потому что старые времена миновали и наступило новое время. Вот уже сто лет, как человечество все как будто ждет чего-то… Я предвижу, что еще на нашем веку об астрономии будут говорить на рынках. Даже сыновья торговок рыбой будут ходить в школу. И жадным до всего нового людям наших городов придется по душе, что новая астрономия заставила двигаться также и Землю»

Однако на пути Галилея начинают вставать всё более и более крупные представители власти, они же - апологеты текущего мироустройства: испуганные новизной мещане, прислуживающие власти «интеллектуалы», аристократы, наконец - церковь и инквизиция. Родственники и друзья революционера пытаются «успокоить» его, вернуть в обыкновенное сонное состояние:

» - Галилей, ты должен успокоиться.

- Сагредо, ты должен взволноваться!»

Уже они начинают проговаривать перед великим физиком некую концепцию, в которой с течением пьесы всё более и более указывается фашизм. Даже его друг-учёный утверждает: «люди недоступны доводам разума. Покажи им красный хвост кометы, внуши им слепой ужас ‑ и они побегут из домов, ломая себе ноги… Как ты можешь смешивать их жалкую хитрость с разумом!». Зять Галилея - богач Людовико - прямо говорит на языке ненависти к простому народу. Он вторит пушкинским строкам: «К чему стадам дары свободы? их нужно резать или стричь!» Его крестьяне - не люди, «полуживотные», которых прирождённым господам требуется держать в узде. Галилей же своими открытиями затрудняет жизнь властителям: «унтерменьши» приходят в волнение и начинают хуже работать. Заметьте, что «трудится», по его мнению, именно господин, а не раб:

«Они - животные. Когда они приходят в имение жаловаться на какой-либо вздор, мать вынуждена приказывать, чтобы на их глазах отхлестали бичом одну из собак, чтобы напомнить им о послушании, порядке и вежливости. Господин Галилей, выглядывая из дорожной кареты, вы, может быть, иногда замечали поля цветущей кукурузы. Вы, ни о чем не думая, едите наши оливки и наш сыр и даже не представляете себе, сколько труда нужно, чтобы их получить, какой бдительный надзор требуется»

«Жизнь Галилея» 1971

Галилей же живёт верой в человека: «Без этой веры у меня не было бы сил утром встать с постели». Он убеждён, что в мире не существует неполноценных людей, лишённых разума, которые останутся глухими к новой вести. Более того, если кто и будет бежать от правды - так это придворные философы, слишком погрязшие в пустую болтовню, которой они усыпляют массы и «поддерживают штаны» существующему вселенскому порядку. У простого же народа, занятого реальным трудом, есть и свой практический ум:

«Я ведь мог бы писать на языке народа, понятном для многих, а не по-латыни для немногих. Для новых мыслей нужны люди, работающие руками. Кто еще захочет понять причины вещей? Те, кто видит хлеб только на столе, не желают знать о том, как его выпекают. Эта сволочь предпочитает благодарить бога, а не пекаря. Но те, кто делает хлеб, поймут, что ничто в мире не движется, если его не двигать.»

Церковь у Брехта - не конкретный религиозный институт, а вершина иерархии власти и господства. Накал чёрных страстей Галилей встречает именно у кардиналов. Те, кто попроще, видят только себя и эгоистический интерес, который задевает новая модель мироустройства:

«Земля неподвижна, она - средоточие вселенной, я нахожусь в этом средоточии, и взор творца почиет на мне, и только на мне. Вокруг меня вращаются закрепленные на кристаллических сферах неподвижные звезды и могучее Солнце, созданное для того, чтобы освещать все, что есть в моем мире. А также и меня, чтобы господь меня видел. И так явственно и неопровержимо все сосредоточено вокруг меня…»


«Жизнь Галилея» 1971

В конце этой речи персонаж даже падает в обморок от волнения. Однако среди «господ мира» Галилей встречает и более тонких представителей - один из которых оказывается будущим Папой. Они уже говорят не только о «плебсе», но и откровенно высказываются о самом мироздании:

«Подумайте на мгновение о том, сколько стоило труда и напряжения мысли отцам церкви и многим после них, чтобы внести хоть немного смысла в этот мир; а разве он не отвратителен? Подумайте о жестокости тех помещиков Кампаньи, в чьих имениях хлещут бичами полуголых крестьян, подумайте и о глупости этих несчастных, целующих ноги своим насильникам… Ответственность за все явления, которые мы не можем понять, - ведь жизнь состоит из них, - мы переложили на некое высшее существо. Мы говорим, что все это имеет определенную цель, что все это происходит согласно великому плану. Нельзя сказать, что так обеспечивается полное умиротворение, но вот теперь вы обвиняете верховное существо в том, что оно даже не понимает толком, как движутся небесные тела, и только вы это поняли. Разве это разумно?»

Говорящие это кардиналы приходят в зал в масках и сетуют на то, что Галилей не догадался прийти к Церкви «ряженым» в доктора схоластики. Будущий Папа добавляет: «например, моя сегодняшняя маска позволяет некоторую свободу». Ясно, что в них уже нет христианского духа. Будущий глава Церкви - антихрист, ненавидящий творение и разбирающийся с ним как «повар с картошкой». Впрочем, и это - не самое злое лицо в пьесе. Более всего за мировую иерархию радеет кардинал-инквизитор. Он - явная аллюзия на сюжет о «Великом Инквизиторе» у Достоевского и Шиллера. В шиллеровском «Доне Карлосе» (кстати, тоже посвященном XVI-XVII векам) именно инквизитор выступает как бессменный хранитель незыблемого порядка, духа господства, более могущественный, чем цари. Он заставляет короля убить единственного сына, присягнувшего республиканским идеалам:

«- Он мой единый сын. Кому же

Я все оставлю?

- Лучше тленью, чем

Свободе»


Однако ещё больше совпадений у антигероев Брехта оказывается с проектом «счастливое дитя» инквизитора, описанным Достоевским в «Братьях Карамазовых». После очередной атаки Церкви на Галилея, к нему приходит учёный монашек, говорящий как бы от народных низов. Адресуясь к гуманизму Прометя XVII века, он утверждает, что своей революцией физик лишает простых, измученных работой и тяжкой жизнью людей их главного счастья - покоя:

«Они устали… Им живется плохо, но даже в несчастьях для них скрыт определенный порядок. Это порядок неизменных круговоротов во всем: и в том, когда подметают пол в доме, и в смене времен года в масличных садах, и в уплате налогов. Все беды, которые обрушиваются на них, тоже как-то закономерны… Все свои силы… они черпали из ощущения постоянства и необходимости. Из того ощущения, которое возбуждали в них уже сама земля, и деревья, ежегодно зеленеющие вновь, и маленькая церковка, и воскресные чтения Библии… Значит, мы сами должны заботиться о себе, мы, невежественные, старые, истощенные? Нет никакого смысла в нашей нужде; голодать - это значит просто не есть, - это не испытание сил; трудиться - это значит просто гнуть спину и таскать тяжести, в этом нет подвига. Понимаете ли вы теперь, почему я в декрете святой конгрегации обнаружил благородное материнское сострадание, великую душевную доброту?»

Неслучайны тут адресации к природе и «материнскому состраданию»: это - воспевание первобытного закона круговорота жизни, которая никуда не стремится, а только рождается, умирает и снова рождается. Хаотично, аморально, не считаясь со счастьем конкретным людей. К этой концепции возвращались многие интеллектуалы, которые разуверились в возможности развития человека и общества - даже в позднесоветские времена. Она также не имеет никакого отношения к христианству, объявившему о существовании стрелы истории, человеческого восхождения, возможности достижения рая во плоти. Зато её много обыгрывали оккультные нацисты до и после падения Третьего Рейха, в особенности идеологи СС. На нотки «человеколюбия», якобы содержащегося в «покое», Галилей отвечает резко:

- Наивысшие соображения должны побудить нас молчать, ведь речь идет о душевном покое несчастных!

- Показать вам часы работы Бенвенуто Челлини, которые сегодня утром привез сюда кучер кардинала Беллармина? Дорогой мой, в награду за то, что я не потревожу душевного покоя, скажем, ваших близких, власти дарят мне то самое вино, которое изготовляют ваши родные в поте лица своего, созданного, как известно, по образу и подобию божьему. Если бы я согласился молчать, то поступил бы так, уж конечно, не из высших, а из очень низменных побуждений, чтобы жить в довольстве, не знать преследований и прочего… Добродетели вовсе не сопряжены с нищетой, мой милый. Если бы ваши родные были состоятельны и счастливы, они могли бы развить в себе добродетели, возникающие в благосостоянии и от счастья. А теперь эти добродетели истощенных бедняков вырастают на истощенных нивах, и я отвергаю их»

«Маленький монах» - как его называет Брехт - не является в полном смысле «представителем господ». Современным языком его можно назвать «жертвой пропаганды». Поэтому его вера рушится и он встаёт на сторону революции, поддавшись разумной тяге к знанию. Однако перед этим он в последний раз восклицает, выпуская с этим вопросом из себя остатки слабости:

- А не думаете ли вы, что истина - если это истина - выйдет наружу и без нас?


- Нет, нет и нет! Наружу выходит ровно столько истины, сколько мы выводим. Победа разума может быть только победой разумных. Вот вы уже описываете крестьян из Кампаньи так, словно они мох на своих лачугах! Кто станет предполагать, что сумма углов треугольника может противоречить потребностям этих крестьян? Но если они не придут в движение и не научатся думать, то им не помогут и самые лучшие оросительные устройства. К чертям! Я насмотрелся на божественное терпение ваших родных, но где ж их божественный гнев?»

А ведь и в наши дни высокопоставленные представители Церкви заявляют, что у Бога есть только любовь, но нет суда и гнева. Мало кто понимает, что имеется в виду… Галилей утверждает, что Бог - не господин, повелевающий рабами. Что он живёт в каждом из нас. И человек должен сам взять в руки свою судьбу.

Реальный фашизм

В момент написания пьесы, перед Второй Мировой, Брехт не мог позволить сделать себе ещё один шаг - необходимо было поддерживать и объединять ряды сопротивления. Галилей - а с ним и вся интеллигенция - это абсолютный герой, который ведёт народ за собой на борьбу, обманывает инквизицию, заканчивает свой научный труд, хотя ему и приходится уйти в подполье (как партизанам-антифашистам)…

Даже после того, как великий физик склоняется по ударом Церкви, его засыпают письмами новые учёные, выдвигающие новые и новые идеи об устройстве вселенной. Галилей ждёт своего часа - и, чувствуя, что на место ненавидящего учёных Папы приходит новый, более просвещённый (правда, из тех, кто носил маски). Народ действительно понимает и принимает физика-Прометея. На улицах звучат песни:

«Нога мужичья угостила

Барона в зад пинком;

Детей крестьянка напоила

Поповским молоком!..

Все изменилось вокруг! Нет-нет, я не шучу!

И так уже петля душить нас утомилась!

Руку на сердце положу и так скажу: я сам теперь хочу

Начальством быть себе! Не так ли, ваша милость?..

Свой век влача в юдоли бедствий и скорбей,

Воспряньте! Мужество еще не испарилось!

Пусть добрый доктор Галилей

Обучит счастью вас по азбуке своей:

Мы свой свинцовый крест влачили много дней.

Мы сбросим этот крест! Не так ли, ваша милость?»


Однако, к концу войны, Брехт исправляет концовку: Галилей - а вместе с ним и западная интеллигенция - предаёт народ. Злую шутку с ним играет его «телесность», любовь к комфорту и хорошим винам. В переломный момент, когда в мире готов вспыхнуть пожар революции - научной, народной, человеческой, - он пугается одного только вида пыточных инструментов и отрекается. Он предаёт собственный принцип: «тот, кто не знает истины, только глуп; но кто ее знает и называет ложью, тот преступник». Более того, он не просто перестаёт заниматься наукой - он оканчивает свои труды, но передаёт их в руки господина - Церкви.

Да, перед смертью он передаёт копию трудов в руки народа. Однако все попытки ученика оправдать действия Галилея павший Прометей резко пресекает:

«Я был ученым, который имел беспримерные и неповторимые возможности, Ведь именно в мое время астрономия вышла на рыночные площади. При этих совершенно исключительных обстоятельствах стойкость одного человека могла бы вызвать большие потрясения. Если б я устоял, то ученые-естествоиспытатели могли бы выработать нечто вроде Гиппократовой присяги врачей - торжественную клятву применять свои знания только на благо человечества! А в тех условиях, какие создались теперь, можно рассчитывать - в наилучшем случае - на породу изобретательных карликов, которых будут нанимать, чтобы они служили любым целям. И к тому же я убедился, Сарти, что мне никогда не грозила настоящая опасность. В течение нескольких лет я был так же силен, как и власти. Но я отдал свои знания власть имущим, чтобы те их употребили, или не употребили, или злоупотребили ими - как им заблагорассудится - в их собственных интересах»

Работу Брехта опережает массовое убийство господами из США мирного населения Хиросимы и Нагасаки. Атомная бомба - разработка учёных, слишком поздно спохватившихся о разрушительных её последствиях - была применена не для разгрома фашистов, а для запугивания их противников - коммунистов. А также и всего мира. Она объявляла, что на планете появился новый гегемон. Новый господин. Тот, который потом будет массово вербовать даже самых беспощадных нацистов.


Галилей произносит пророческие слова, касающиеся не только науки, забывшей о своей миссии спасения человечества, но и тех интеллигентов, что предали свой народ - и на Западе, и в СССР:

«Человечество, бредущее в тысячелетнем искристом тумане, слишком невежественное, чтобы полностью использовать собственные силы, не сможет использовать и тех сил природы, которые раскрываете перед ним вы. Ради чего же вы трудитесь? Я полагаю, что единственная цель науки - облегчить трудное человеческое существование. И если ученые, запуганные своекорыстными властителями, будут довольствоваться тем, что накопляют знания ради самих знаний, то наука может стать калекой и ваши новые машины принесут только новые тяготы. Со временем вам, вероятно, удастся открыть все, что может быть открыто, но ваше продвижение в науке будет лишь удалением от человечества. И пропасть между вами и человечеством может оказаться настолько огромной, что в один прекрасный день ваш торжествующий клич о новом открытии будет встречен всеобщим воплем ужаса»

Реванш и реванш

Конечно, Брехт много строк посвятил и буквальной истории становления немецкого фашизма. Так, в «Карьере Артуро Уи, которой могло бы и не быть», он рассказывает о капиталистах (уже не «классических» промышленниках, а мошенниках и «дельцах» - торговцах «капустой»), которых утомила «нормальная» конкуренция, рынок, демократия. Им захотелось упрочить своё положение господ. Для этого они подкупают Догсборо - символ и защитника традиционного строя, а затем вытаскивают из забытья гангстеров. Во главе них стоит Артуро Уи - мелкий, но злобный, цепкий, с легкостью творящий крайний беспредел человек, альтер-эго Гитлера.

Гангстеры должны грубой силой сломать все «правила игры» и добиться прочного господства для нанявших их дельцов. Подавлять при этом собираются отнюдь не конкурентов, а «грузчиков, шофёров, кладовщиков», которые, якобы, «развращены дурными влияниями» и не хотят работать за меньшую плату. Почувствовав вкус власти, сам Уи нанимает актёра, чтобы тот обучил его держаться так, чтобы «маленькие люди» видели в нём «хозяина». Новые «господа» готовы признать Артуро, но только если он разберётся со своим другом Ромой (аллюзия на главу гитлеровского «силового крыла» - штурмовиков - Эрнста Рема, убитого в ходе нацистских межклановых конфликтов), который подаёт какие-то признаки заботы о «рядовых гангстерах», и потому оказывается недостаточно пропитан «духом элитарности».

В итоге Уи устраняет всех мешающих ему людей «старой формации», сохраняющих какую-то совесть, честность, не готовых активно поддерживать фашизм. А затем гангстеры и их наниматели устанавливают уже повсеместный режим незнающего границ террора. Каждая сцена пьесы заканчивается сообщением, указывающим на аналогичные события из реальной истории Германии.

Да, Брехт именно в конце этой пьесы призывает уничтожить «чрево, вынашивающее гада». Однако корень зла драматург видит не в конкретном сговоре каких-то капиталистов с радикальными, не знающими закона уголовными элементами. Сами торговцы «цветной капустой» - не Круппы и не протестанты с их религиозной верой в труд и стяжательство. Это представители элиты, которые захотели чистого господства, без лишних ограничений модернистского западного мира в виде рынка, демократии, тем более - морали. Они итак крутят «капустой», как хотят, итак давят рабочих. Однако им недостаёт окончательности - такой, какая была у аристократов и Церкви из «Жизни Галилея». Они вынуждены постоянно что-то придумывать, им постоянно угрожает конкурент, недовольные рабочие и прочие непонятно зачем нужны вещи.

Классики капитализма говорили, что за счёт определённой организации жизни всё общество будет расти - но зачем это торговцам капустой? Им нужно не движение истории, а абсолютный покой, который защищали кардиналы от «нападок» Галилея. И ради его возвращения они запросто пожертвуют и законом, и моралью, и перспективами человечества, а также вернут к жизни самого чёрта.

«Мамаша Кураж» 1982

Брехт поддерживал всякое сопротивление фашистским силам во Второй Мировой войне. Но у него не было иллюзий: после тактической победы над Гитлером, необходимо вступить в фундаментальную войну с этим инстинктом господства, «правением» элиты, проектом «Великий инквизитор». Здесь уже нужно не подбадривать борцов сопротивления без рассмотрения нюансов их идеологии, а заново разжигать огонь гуманизма, который нес тогда один коммунистический проект. Но который и в СССР подорвался на мобилизации, войне, поствоенном восстановлении. А на западе - так вообще стал тушиться с большей силой, чем когда-либо: началась эпоха Маккартизма, «Холодной войны», гонения на всё красное, новой востребованности фашистских преступников.

Бертольд понимал, что рассчитывать на интеллигенцию (по крайней мере, европейскую) - бессмысленно: кого-то зачистили, большинство же - присягнуло «господам», передало свои открытия в руки инквизиции (как Галилей в послевоенной версии пьесы). Даже в Советском союзе с этим дела обстояли не лучшим образом (что лишний раз подтвердила перестройка). Тогда он сделал ставку на разум рядового зрителя:

- Несчастна та страна, у которой нет героев!

- Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях»

Саму концепцию «эпического театра», который создавал Брехт, невозможно уяснить без понимания решаемой им проблемы «открытия глаз» простых людей на сложную структуру действительности. Драматург главным методом считал «отстранение» или, как говорят, «остранение». Он утверждал, что нужно добиваться от зрителя не идентификации себя с героями, сочувствия им, с итоговым «катарсисом». Наоборот: Брехт предлагал пришедшим на его спектакль отстраниться от действа, взглянуть на него со стороны, проанализировать все аспекты ситуации. Нет ли в происходящим чего-то странного? Правы ли герои? Не попались ли они в капкан собственного непонимания и слепоты?

Брехта не зря (хотя и не совсем точно) сравнивают со средневековым театром, в котором на сцене действовали не персонажи, а некие идеи, аллегорические образы. Драматург ставил на сцене не эмоцию или историю, а ситуацию, расклад, схему действительности. Он пытался разъяснить зрителям все тонкости устройства жизни, показать им, в какие заблуждения (самостоятельно или по злой воле «господ») впадает живущей её человек. Поэтому герои его требуют не сочувствия, а критики. Не вживания в их роль, а наоборот - взгляда со стороны. Брехт хотел разрушить картину мира, созданную западными «господами» в головах у граждан, через задействование их разума и критических способностей.


Эрих Эмгель, Бертольт Брехт, Пауль Дессау, Елена Вайгель. Репетиция «Мамаша Кураж» в Немецком театре

Галилей говорит о своём отличие от предшественников: «Не забывай, что Коперник требовал, чтобы они верили его вычислениям, а я требую только, чтобы они верили своим глазам. Если истина слишком слаба, чтобы обороняться, она должна переходить в наступление… Ни один человек не может долго наблюдать, как я роняю камень и при этом говорю: он не падает. На это не способен ни один человек». «А вы учитесь не смотреть, но видеть»… Отсюда же пафос его марксистской «песни о классовом враге»:

«А я не желал дивиться.

Я знал уже в те года:

Дождь может лишь книзу литься,

Но вверх не идет никогда»

Брехт с тревогой наблюдал за «остыванием» СССР. В 1955 году, готовя пьесу про Эйнштейна и американский атомный проект, он с прискорбием констатирует: «Благосклонная к нему держава побеждает и низвергает другую, и происходит ужасное: она сама превращается в другую». То есть Запад перехватил у побеждённой Германии эстафету фашизма. Однако драматург уже болеет и стремительно теряет силы. Он продолжает работать, не замечая даже инфаркт, и умирает в разгар подготовки театра к очередным гастролям. Несколькими годами позже покинул сцену его друг и соратник, коммунист Эрнст Буш.


Брехт подхватил гаснущий огонь красного проекта, попытался снова зажечь его в простых людях через театр, оставил воспоминания о нём и мрачные предостережения о последствиях предательства его в своих работах. Фашизм мог пасть под ударами огромной накалённой коммунистической системы, Бертольд же сделал лишь столько, сколько мог совершить отдельный интеллектуал. Его пророчество об измене Галилея из-за жажды комфорта оказалось, пожалуй, более далеко идущим, чем мог ожидать сам драматург: СССР пришёл к перестройке. Тем не менее, в словах этого учёного-Прометея слышится также признание коммуниста Брехта:

«И самое страшное: все, что я знаю, я должен поведать другим. Как влюбленный, как пьяный, как предатель. Это, конечно, порок, и он грозит бедой. Как долго еще я смогу кричать обо всем, что знаю, только в печную трубу, - вот в чем вопрос»

В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста Кегель Герхард

«Гитлеры приходят и уходят…»

«Гитлеры приходят и уходят…»

Я хорошо помню, какое огромное впечатление произвели на меня в июне 1945 года многочисленные щиты на улицах Берлина, на которых был вывешен приказ И.В.Сталина, в котором, в частности, в нескольких емких словах излагалась суть политики Советского Союза в германском вопросе: «…гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское – остается». Как мне хорошо известно от многих людей, эта гениальная по своей простоте формулировка в огромной мере способствовала тому, что в то страшное время, когда города лежали в развалинах и свирепствовал голод, тысячи и десятки тысяч немцев вновь обретали мужество и принимались за работу, чтобы выжить и создать основу для строительства новой Германии.

Особенно тяжелым являлось положение в Берлине и Дрездене. Это наглядно показано в «Краткой истории ГДР» Дёрнберга. Стефан Дёрнберг, ныне профессор и посол ГДР, пришел в опустошенную Германию молодым офицером Красной Армии. Он описывает тогдашнюю обстановку, исходя из собственного опыта, со страстью истинного патриота нашей страны. Поэтому, рассказывая о том, как обстояло дело в Германии до моего прибытия в Берлин 20 июня 1945 года, я хотел бы опереться на его впечатления и сведения.

Как уже сказано, положение в Берлине и Дрездене было особенно тяжелым. Оба эти города пострадали в результате войны, пожалуй, больше других городов. И вот, несмотря на собственные трудности с продовольствием, Советский Союз сразу же принял меры по оказанию помощи немецкому населению. Уже 9 мая в Берлин прибыл заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров А.И.Микоян. Он отмечал в беседе, опубликованной 19 мая 1945 года в «Правде», относительно этих мер: «Наша мораль и традиции советских народов предписывают относиться гуманно к мирным жителям побежденного народа… Конечно, мы разгромили в тяжелых боях гитлеровскую армию, заняли Берлин, но наша мораль, наши традиции не позволяют нам пройти мимо лишений и страданий мирного населения Германии… Советское командование сейчас через органы городского самоуправления Берлина и Дрездена организовало снабжение продуктами населения этих городов… Сразу после окончания военных действий в Берлине и Дрездене части Красной Армии приступили к восстановлению городского хозяйства. Инженеры и техники Красной Армии руководят работой немцев по восстановлению электрических станций, водопровода, канализации, трамвая, метро, расчистке улиц и т.д.»

Советские военные коменданты считали своей важнейшей задачей заботиться не только о спокойствии и порядке, но и о быстром преодолении тяжелых последствий войны, о содействии демократическому возрождению. Ослепленные антикоммунизмом, многие немцы тогда этого не понимали. Они не могли поверить, что первая помощь придет со стороны Советского Союза. Ведь им было известно, сколько горя и бед причинила советскому народу гитлеровская Германия, какие тяжкие преступления совершил фашизм в Советском Союзе и повсюду, где ступал его кровавый сапог.

Советские военные коменданты имели указание создавать как можно быстрее работоспособные немецкие органы самоуправления, поддерживать инициативы демократических сил.

Так шаг за шагом велось наступление на хаос, велась борьба за жизнь людей, создавались предпосылки для строительства новой Германии. Когда я 20 июня 1945 года прилетел в Берлин, этот процесс уже шел полным ходом.

28 апреля 1945 года в соответствии с приказом советского военного коменданта Берлина вся полнота власти в Берлине перешла в руки советской военной комендатуры. 17 мая был образован первый демократический магистрат Большого Берлина. Тогда в Берлине еще не было американских, английских или французских войск, их оккупационных властей.

Во всем Берлине под единым управлением успешно началось строительство нового, демократического строя на основе единого фронта готовых принять участие в этом жителей, что выразилось в тесном сотрудничестве в антифашистско-демократическом блоке политических партий, разрешенных в советской оккупационной зоне.

Несколькими неделями позднее Потсдамское соглашение установило для всех оккупационных зон, что следовало решительно покончить с прошлым. Все административные органы Берлина были очищены от активных нацистов. Создавались демократические органы самоуправления, налаживался выпуск антифашистско-демократических газет, начали действовать другие средства массовой информации. Образовалась демократическая народная полиция. В ней, разумеется, не было места бывшим штурмовикам, эсэсовцам и служащим других фашистских террористических организаций. В соответствии с решениями магистрата от 20 мая и 2 июля 1945 года принадлежавшие активным нацистам предприятия передавались под общественную опеку, собственность активных фашистов была конфискована.

Таким образом, уже в течение первых послевоенных недель в целях оздоровления жизни нашего народа были изолированы милитаристские и нацистские силы, развязавшие вторую мировую войну и ввергшие Германию и соседние народы в катастрофу. Это соответствовало и основополагающим соглашениям стран антигитлеровской коалиции.

Из книги Карпинский автора Кумок Яков Невахович

Глава 16 Уходят, уходят, уходят друзья В июне 1926 года в Кисловодске внезапно скончался Стеклов.Как всегда в начале лета, он поехал туда лечиться, был полон планов, захватил с собой панки с рукописями...Лазарев - Крылову, 22 июня 1926 г. «Вы представляете, какое огромное

Из книги Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате автора Гройсман Яков Иосифович

Лазарь Лазарев «А МЫ С ТОБОЙ, БРАТ, ИЗ ПЕХОТЫ…» Из книги «Уходят, уходят, уходят друзья…» Шел дождь – казалось, само московское небо оплакивает его…Очередь на Старом Арбате протянулась от станции метро «Смоленская» до театра имени Вахтангова. Сотни людей пришли

Из книги Булат Окуджава автора Быков Дмитрий Львович

Из книги Комментарий. Не только литературные нравы автора Красухин Геннадий Григорьевич

Что в загс приходят по любви к деньгам Снова вспоминается Зощенко. Неудивительно: после Пушкина и Чехова он – любимейший мой писатель:«Жених – такой вообще престарелый господинчик, лет этак, может быть, семидесяти трёх с хвостиком. Такой вообще крайне дряхлый,

Из книги Лобачевский автора Колесников Михаил Сергеевич

К ФАУСТУ ПРИХОДЯТ ЗАБОТЫ Уже трудно скрывать слепоту. Он завел суковатую палку. Сперва приходил на экзамены сам, ощупывая дорогу палкой. Теперь в профессорскую залу его вводит Варвара Алексеевна. Седую голову он держит прямо, чутко прислушивается к каждому звуку. Нашелся

Из книги Ярослав Галан автора Беляев Владимир Павлович

«Закон, против которого бессильны Гитлеры…» «Биография Галана, - писал в неопубликованных заметках известный советский писатель Степан Злобны, - если ее написать целостно и подробно, дает полное представление об общественно-политической истории Западной Украины.

Из книги Колымские тетради автора Шаламов Варлам

Приходят с улиц, площадей Приходят с улиц, площадей, Все глохнет, как в лесном загоне, Ладони будто бы людей Моей касаются ладони. И мне, пожалуй, все равно, Что тут - мечта и что - обманы, Я вижу темное вино, Уже разлитое в стаканы. Я вижу женщины глаза, Которых чище не

Из книги Там, где всегда ветер автора Романушко Мария Сергеевна

Когда к маме приходят подруги А когда к маме приходят подруги (не по поводу праздника, а просто так, поболтать), они говорят только о своих болезнях! Всегда о болезнях! О болезнях, о болезнях и опять о болезнях. Каждый день о болезнях. Весной, летом, осенью и зимой – о

Из книги Штрихи к портрету кудесника автора Лукин Евгений Юрьевич

Уходят, уходят, уходят друзья…

Из книги Сочинения автора Луцкий Семен Абрамович

«О, какие приходят слова…» О, какие приходят слова, Когда не рука их пишет, Когда во сне голова, А сердце живет и дышит… И какие приходят стихи… - Мне снилось, что мы сидели В осеннем лесу, где мхи, Березы, сосны и ели. Ты грустила. О чем - я не знал, Но есть тихая боль в

Из книги Вартанян автора Долгополов Николай Михайлович

Как приходят в разведку Тема деликатная. Говорить об этом не совсем принято, да иногда и нельзя. Но вот небольшой парадокс. В суперзасекреченной жизни Вартаняна как раз здесь-то - относительная ясность. Его отец, Андрей Васильевич Вартанян, в коммунистах никогда не

Из книги КГБ и тайна смерти Кеннеди автора Нечипоренко Олег Максимович

Убийцы приходят из компьютера… Более 40 лет спустя, уже в XXI веке, «выяснилось», что заключение Комиссии Уоррена, изложенное в ее отчете и приведенное в данной книге, не было окончательным.Новый «вывод» об «истинном идеологе» покушения в Далласе был сделан на основании

Из книги Сунь Ят-сен автора Ермашев Исаак Израилевич

Глава восьмая ДРУЗЬЯ ПРИХОДЯТ ВОВРЕМЯ 1. Гость из Москвы Прямые пути из России в Китай были в те годы закрыты. Но, даже добравшись до Пекина, не всегда удавалось проехать дальше на Юг, например в Шанхай. О Кантоне и мечтать не приходилось. Разве только через Японию или

Из книги Томас Мюнцер автора Штекли Альфред Энгельбертович

Глава тринадцатая ПОДЖИГАТЕЛИ ПРИХОДЯТ ДО РАССВЕТА Утром в придорожной харчевне Томас потребовал чернил. Возмущение жгло его душу. Пусть изменники, по сравнению с которыми и Иуда младенец, не рассчитывают на безнаказанность!Он не закончил письма, принялся за второе, но

Из книги Янка Дягилева. Придет вода (Сборник статей) автора Дягилева Яна Станиславовна

УХОДЯТ, УХОДЯТ Рок-прощаниеДва года назад 19 мая, хоронили Янку Дягилеву - самую молодую из рок-певцов…В рок-музыке перестали появляться новые имена. Да, в московской «Горбушке» проходят целые серии концертов, но ведь выступают группы, созданные более десятилетия назад,

Из книги С кортиком и стетоскопом автора Разумков Владимир Евгеньевич
Поделиться