Угу, - согласился майор и откусил от большого сочного помидора.

Они съели все, что выложил Виктор на брезент, и направились в лес. Толкунов повернул резко направо, и скоро разведчики спустились в неглубокий, но темный, с ручейком на дне, овраг.

Капитан выломал из орехового куста крепкую палку и раздвигал ею густые заросли, порой, как настоящий минер, тыкал заостренным концом в грунт. Майор шел метрах в пятнадцати от него, по другой стороне оврага.

Они прошли, наверное, с километр, овраг здесь поворачивал, начиналась довольно широкая поляна. Бобренок остановился на мгновение, ориентируясь, и тут Толкунову повезло. У самого дна оврага заметил на траве кучку свежей земли - она не могла оказаться здесь случайно (вообще ничего случайного в лесу, по глубокому убеждению капитана, не могло быть).

Толкунов опустился на колени.

Есть что-нибудь? - спросил Бобренок.

Капитан только поднял предупреждающе руку, разглядывая землю. Осторожно снял верхний слой - земля была еще влажная, не успела просохнуть и рассыпаться. Итак, она оказалась здесь совсем недавно.

Толкунов внимательно огляделся вокруг, заметил слегка помятую траву и скошенный чем-то острым бурьян. Подошел, поднял кусок дерна, разгреб грунт и увидел шелк парашюта. Подозвал майора и показал закопанный парашют.

Он выбирал землю пригоршнями и бросал в ручей, - пояснил, - немножко земли уронил. Если б не эта земля, никогда не нашли бы.

В тайнике лежал парашют, оставленный хромым, шелк был порван. Они приложили кусок, снятый с дуба, - все сходилось, и Бобренок подумал, что, наверное, самолет сбросил только одного парашютиста-шпиона, хорошо знающего местность.

Майор быстро сориентировался. Диверсант сделал небольшой крюк - метров триста или четыреста, - чтобы закопать парашют. Он решил поступить так - это сразу видно, - в горячке забыв о поврежденной ноге. Устроив тайник, поспешил в Жашковичи, но тут нога дала о себе знать. Перебинтовал ее, вышел на проселок и добрался до хаты Параски.

Ну что, капитан, порядок?

Но Толкунов не склонен был разделять оптимизм Бобренка:

Порядок будет, когда парашютиста поймаем.

Дело техники.

Не нравится мне все это.

Почему же, есть след.

От следа до дела... А здесь все как-то не по правилам. Когда это фрицы одного-единственного парашютиста сбрасывали?

Но ведь Карий предупреждал - явно необычная операция.

А если необычная, где подстраховка? Мог этот парашютист разбиться?

И без рации. Как дать знать о себе?

Рацию абверовцы могли оставить, - возразил Бобренок. - У той же Параски.

Очень уж дальновидно, - сказал Толкунов не слишком уверенно. - Давай, пока не стемнело, еще немного походим.

Они прошли овраг до конца, обшарили все подходы к нему, но ничего не нашли. Двинулись в Жашковичи напрямик. Лес здесь был не очень густой, подлесок вытоптали жашковичские коровы - трава росла высокая и пастухам не было нужды далеко гонять стадо.

Скоро в просветах между деревьями увидели хаты, вышли на полянку и спрятались в орешнике. Дальше, к селу, тянулось лесное пожарище с пеньками и редкой порослью, лучшего места для отдыха не найти: все видно вокруг, и никто не мог подойти незамеченным.

Бобренок подложил под голову сумку, с наслаждением вытянул ноги.

Как считаешь, если покурить?.. - спросил Толкунов.

Майору тоже очень хотелось курить. Конечно, этого не следовало бы делать - человек в лесу мог бы почувствовать дым.

Давай, - согласился, - только осторожно.

Толкунов, ссутулившись, чиркнул зажигалкой, дал прикурить майору от своей папиросы; они прятали огоньки в ладонях и жадно затягивались - знали, что курить не придется всю ночь.

Потом легли голова к голове, замолкли, вслушиваясь в вечерние звуки засыпающего леса, и Бобренку показалось, что Толкунов задремал. Но капитан вдруг зашевелился, повернулся к Бобренку и прошептал:

Война скоро кончится...

Скоро, - согласился Бобренок радостно. - Вот Польшу пройдем, а там и Берлин! И конец нашим трудам... Демобилизуюсь.

Ты что? - даже испугался капитан. - Ведь ты ас контрразведки, три ордена!.. Кто тебя отпустит?

Что ордена... - вздохнул Бобренок, но сам почувствовал, что не очень искренен, поскольку не был безразличен к своим наградам - два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны II степени заслужил честно и законно гордился ими.

Ордена - это признание, - возразил Толкунов убежденно. - Ты это всерьез - о демобилизации?

Майор Бобренок с удовольствием стянул сапоги и, пока Толкунов влезал на дерево, дал передохнуть ногам. Смотрел, как ловко поднимается по дубу капитан, наконец тот дотянулся до белого лоскута, снял его с острой сломанной ветки осторожно, словно это был не простой шелк, а мина замедленного действия. Толкунов сел верхом на толстенную ветку, разгладил кусок материи на колене и только после этого сказал:

Он, голубчик... Настоящий немецкий парашютный шелк.

Бобренок ничем не выразил своей радости, хотя известие в самом деле было приятным. Стало быть, они не ошиблись, и первый след наконец обнаружен.

Майор заученно бросил взгляд на часы. Восемь часов тридцать четыре минуты. Посты противовоздушной обороны впервые засекли немецкий самолет в два часа ночи, а через шесть с половиной часов у них уже появилось первое подтверждение того, что самолет выбросил парашютистов. Неплохо, даже очень неплохо, иногда такой поиск затягивается на сутки, а то и больше.

Пока Толкунов спускался с дуба, Бобренок аккуратно перемотал портянки и обулся. Взял у капитана кусок шелка, внимательно разглядел:

Парашют зацепился за сук, пришлось дергать. Вот и оборвали.

Или оборвал, - уточнил Толкунов.

Да, может, он был и один, - согласился Бобренок. - Во всяком случае, не повезло ему... - Огляделся вокруг. Действительно, если бы парашютист спустился на несколько метров в стороне от дуба, попал бы на полянку. На рассвете выбрал бы подходящее место, закопал парашют - и ищи его в этих лесах хоть целую неделю.

Но один ли парашютист? Немцы, как правило, забрасывают группы из трех - пяти человек. Диверсанты или шпионы со взрывчаткой, рацией, оружием... Правда, на этот раз мог быть и один. Полковник Карий говорил, что из разведывательных данных стало известно: немцы готовят какую-то важную акцию в зоне расположения тылов армии. Приблизительно на линии железной дороги Сарны - Маневичи - Ковель... Тут одному не справиться. Если, конечно, это диверсия. Шпиону тоже трудно одному - с рацией хватает хлопот. Хотя может иметь явки, связных, оставленных здесь во время отступления.

Однако что бы ни было, их надо искать. Другого выхода нет - только искать. Осмотреть каждый квадратный метр вокруг, и не только вокруг - весь лес. Диверсанты не могут не оставить следов, должны ведь закопать где-нибудь парашюты...

Толкунов мрачно посмотрел на майора.

Разойдемся? - предложил хмуро.

Разойдемся, - согласился Бобренок и положил в сумку парашютный лоскут. Топнув правой ногой, проверил, хорошо ли обернул портянку, достал карту. - Ты возьмешь этот квадрат, - очертил на карте, - будем двигаться в направлении Жашковичей, встретимся, если ничего не случится, в одиннадцать на дороге - третий километр от Жашковичей.

Шел Толкунов устало, засунув пальцы за ремень, добротный, почти новый. Капитан раздобыл его вместе с портупеей у какого-то интенданта. Кобуру, правда, не сменил - повесил на новый ремень старую и потертую, с обыкновенным офицерским ТТ. Большинство разведчиков отдавали предпочтение наганам, но Толкунов не расставался со своим ТТ. С ним он пришел в Смерш - пехотный лейтенант, командир взвода, которого приметил полковник Карий.

Капитан уже исчез в кустах, и Бобренок медленно двинулся в обход поляны. Вряд ли здесь закопан парашют: трава и цветы нигде не примяты - майор сразу увидел бы следы человека на поляне.

Обойдя колючие кусты, Бобренок вышел к небольшому оврагу, дно которого заросло папоротником, а песчаные склоны - кустарником. Неплохое место для тайника. Майор двинулся по дну оврага, но не обнаружил никаких следов и, только выбираясь наверх, заметил что-то беловатое. Бобренок остановился: неужели еще один парашютный лоскут? Приблизился к нему сверху, чтобы ничего не вытоптать вокруг.

На траве лежал кусок бинта, грязная марля, и кровавые пятна проступали на ней. Человек, пользовавшийся бинтом, нашел укромное место - трава низкая, будто скошенная, сидя на такой, не оставишь следа. Наверно, человек присел на бугорок, спустил ноги. И раненный... Майор понюхал повязку: еще не выветрился запах лекарства.

Бобренок спрятал бинт в сумку. Теперь надо найти следы. Сделал большой круг и ничего не заметил. Второй, третий - и наконец его настойчивость была вознаграждена: след четко просматривался в низине, поросшей мхом, - влажный грунт осел под ногами человека, обутого в сапоги, это майор знал сейчас абсолютно точно. Шел человек из леса на дорогу, поскольку метрах в трехстах пролегала проселочная дорога к большому селу Жашковичи. А из Жашковичей рукой подать до шоссе на Маневичи.

Вдруг Бобренок даже свистнул от неожиданности и опустился на колени прямо на сырой мох, забыв, что может запачкать совсем новые галифе. Правый след вырисовывался четче, был глубже левого чуть ли не на сантиметр, а это значило: человек хромает. Итак, мужчина ступал на левую ногу осторожно, перенося всю тяжесть тела на правую. Из этого следовало...

Майор почувствовал, как запылали у него щеки. Да, из этого следовало, что человек поранил или вывихнул левую ногу: неудачно приземлился, парашют запутался в дубовых ветвях, диверсант обрезал стропы и упал. Могло так случиться? Какое это имеет значение, главное - надо искать хромого человека.

До одиннадцати оставался еще час. Бобренок дошел до проселка и, поняв, что хромой направился к Жашковичам, повернул назад. Наверное, диверсант еще до выхода на проселок спрятал парашют, и, может, удастся найти его.

Целый час майор шарил в кустах, осматривая укромные участки леса, однако сегодня фортуна уже отвернулась от него. Он опоздал к условленному месту на пять минут. Толкунов уже поджидал его - сидел на обочине дороги и смотрел осуждающе: привык к точности и даже пятиминутное опоздание считал разгильдяйством.

Не обратив внимания на укоризненный взгляд Толкунова, Бобренок спросил:

Ничего, - мрачно ответил Толкунов. - Я обыскал каждую кочку, - ударил ребром ладони по колену, - и ничего. Проклятие какое-то...

Майор присел рядом, достал из сумки бинт и, еще раз понюхав его, протянул Толкунову.

Где? - сразу понял тот.

Метрах в трехстах от дуба. Перевязывал ногу.

Почему именно ногу?

Бобренок высказал свои предположения, и лицо капитана просветлело.

Надо расспросить людей в Жашковичах, может, кто-нибудь видел хромого. - Толкунов встал легко, словно отдыхал не пять минут, а по меньшей мере час. - Пошли в село.

Бобренок внимательно наблюдал за дорогой, стараясь обнаружить знакомые следы, но безрезультатно. Совсем недавно в Жашковичи проехали возы с сеном, его клочья виднелись на обочине дороги.

Село показалось неожиданно, первая хата стояла среди леса, и только за ней деревья были выкорчеваны - там виднелись огороды. Крытая щепой, срубленная из старых, потемневших бревен, хата казалась меньше, чем была на самом деле, выглядела какой-то печальной, будто тосковала о чем-то. Крыльцо перекосилось, щепа на крыше замшела, калитка скривилась и стучала на ветру.

Майор вошел в хату. В сенях стояла бочка, на веревке висело какое-то тряпье, пахло затхлым жильем, борщом, прошлогодней капустой или огурцами. Бобренок хотел постучать в грубо сколоченную, тяжелую дверь, но она раскрылась сама, и на пороге показалась пышногрудая красивая молодая женщина с заплетенными и аккуратно уложенными на голове косами.

Заходите, - пригласила гостеприимно и даже как-то поспешно, - прошу пана офицера заходить...

В комнате стоял стол, несколько табуреток и лавка вдоль стены. Но за хлопчатобумажной пестрой занавеской Бобренок заметил роскошную для бедного полесского села никелированную кровать с большими блестящими шарами на спинках и платяной зеркальный шкаф, который украсил бы любую квартиру. Это несколько удивило майора. Сел на лавку, снял фуражку и спросил у хозяйки, что стояла в ожидании, прислонившись к печке:

Ваша хата крайняя в селе, рядом дорога. Не видели ли вы сегодня утром военных? Нескольких или одного? Разминулись мы, а договорились встретиться именно в Жашковичах.

Нет, не видела... А вы сами откуда? - бесцеремонно поинтересовалась женщина.

Ну, знаете, военные...

Тайна, значит, - улыбнулась насмешливо.

И никто из чужих не проходил?

Может, и проходили. За всеми не усмотришь.

Сегодня сено возили, - не сдавался майор. - Откуда?

А с Григорьевских лугов.

Видели, как везли?

Ну видела.

И никого не подвозили?

А бес его знает...

Майору показалось: женщине что-то известно, но она почему-то отмалчивается.

Вы когда сегодня встали?

Как всегда, на рассвете.

Коровы же нет, для чего так рано?

Привычка, - усмехнулась и как-то вызывающе распрямила плечи, выпятив высокие груди. - Крестьянская привычка, вместе с солнцем, ведь и ложимся рано. Керосина нет. В пять уже в огороде копалась.

И машины военной не видели?

Женщина замялась лишь на мгновение.

Нет, - ответила она, и майор уловил, что женщина сказала неправду, потому что этой же дорогой мимо хаты проехал через Жашковичи их «виллис» - шофер высадил его и Толкунова километров за пять от села и возвратился через Жашковичи в штаб армии.

А в селе чужих людей нет? - спросил.

Может, и есть...

Бобренок понял, что ничего от нее не добьется, встал и вышел на крыльцо.

Молодица последовала за майором. Бобренок попрощался с ней и спросил, как найти сельсовет.

Не пройдете мимо, - только и сказала.

Стояла на крыльце, смотрела вслед. Неожиданно майор оглянулся и увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли испуг, замедлил шаг и оглянулся еще раз, но женщина даже улыбнулась, и майор подумал, что он, наверное, ошибся.

Сельсовет размещался в одном доме с магазином и был закрыт. Бобренок потрогал большой замок, а Толкунов заглянул в магазин. Он спросил у продавщицы, где можно найти председателя сельсовета.

А в селе, - ответила та не задумываясь.

Село большое...

Большое, - согласилась продавщица, - но дядька Федор на похоронах. Бабка Стефания умерла, так сегодня будут хоронить.

Усадьбу бабки Стефании долго искать не пришлось. Возле хаты толпились люди. Бобренок и Толкунов направились туда. Толпа расступилась, давая дорогу, но майор остановился и спросил, где председатель сельсовета.

Старый, морщинистый человек в черной шляпе смерил его с головы до ног подозрительным взглядом и поинтересовался:

А вам, извините, зачем?

Нужен. По делу.

Ну если по делу... - учтиво кивнул старик. - Председатель пошел за лошадьми для похорон, сейчас придет.

Пришлось ждать. Бобренок с Толкуновым устроились в тенечке под грушей, росшей во дворе, ощущая на себе многочисленные любопытные взгляды.

Бобренок захотел покурить, но не знал, можно ли это делать во время похорон, однако желание пересилило сомнение, и он извлек из кармана пачку папирос. Очевидно, старик в черной шляпе не спускал с майора глаз, так как сразу же вырос перед ним и бесцеремонно протянул руку к пачке.

Разрешите, пан офицер, - попросил льстиво, - таких папирос мы здесь и не видели.

Майор щелкнул пальцем по пачке, выхватил папиросу, зажег спичку, дал прикурить старику, тот затянулся с наслаждением и сел на кончик скамейки рядом с Бобренком. Наверное, ему хотелось поговорить - да еще с таким большим начальником, - почтительно дотронулся мозолистыми и скрюченными от тяжелой работы пальцами До шляпы и сказал:

Эта Стефка, что умерла, конечно, стервою была, но, если бы паны офицера знали, какой у нее бимбер...

Бобренок не знал, что такое бимбер, но само слово понравилось ему.

А старик продолжал:

Такого бимбера, извините, не найдешь во всех Жашковичах. Жаль, что умерла старая выдра, некому больше варить...

Что такое бимбер? - спросил Толкунов.

Дед удивленно посмотрел на них, как на ненормальных.

А-а, - сообразил наконец, - это, извините, по-вашему - самогонка, по-нашему же - бимбер, и варить его нужно умеючи, потому что из чистого продукта можно сделать такое, что без пользы организму...

Без пользы, говорите? - улыбнулся Бобренок, но сразу же погасил улыбку: разве может быть весело на похоронах? А тут еще на тебя смотрит женщина в застиранной кофте неопределенного цвета, в огромных, не по ноге, бахилах. Она держала за руку девочку - беловолосую и голубоглазую, тоненькие, как спички, ножки ее утонули в таких же огромных и тяжелых бахилах.

Пан, - вдруг спросила женщина, наклонившись к Бобренку, - извините, но когда она кончится?

Что? - не понял майор.

Когда мужья наши вернутся? - Женщина смотрела в глаза Бобренку просительно, будто и в самом деле от его ответа зависел конец войны, а девочка подошла к нему, посмотрела бездонными голубыми глазами, вдруг застеснялась и сунула грязный палец в рот, и эти глаза, тоненький палец и нелепые бахилы так разволновали майора, что к горлу подступил комок. Он поискал в сумке и, к счастью, нашел-таки два кусочка сахару, протянул их девочке, но та по-прежнему стояла в независимой позе с пальцем во рту.

Бери, - подтолкнула ее женщина, - это же сахар. Давно не видела его и забыла, - объяснила майору.

Ешь, пожалуйста... - Бобренок поднес кусочки на ладони, они лежали как-то сиротливо, но что он еще мог дать ребенку? Это все его сегодняшнее богатство.

Девочка наконец взяла сахар - деликатно, кончиками пальцев, - но все же не выдержала и засунула сразу оба кусочка в рот.

Бобренок затоптал докуренную папиросу и спросил у деда:

А это кто? - Он кивнул на хромого человека в гимнастерке, который как раз выходил из хаты.

Дед сдвинул шляпу на затылок и сказал кратко:

Какой Степан?

А Марусин.

Ваш деревенский?

А какой же еще?

Что у него с ногой?

С рождения...

А-а... - Бобренок утратил интерес к человеку в гимнастерке. Спросил: - Что-то ваш председатель так задерживается?

Ведь на все село осталось только три коня. - И добавил рассудительно: - Раньше гроб носили - тут и недалеко, - да мужиков нет.

За калиткой началось какое-то движение, майор решил, что наконец приехал председатель, но пришел поп. Он приплелся из соседнего села, старый и немощный, с желтоватой редкой бородкой, в обтрепанной, с бахромой, рясе, и женщины поползли за ним в хату.

Старый! - сплюнул на траву дед. - Старый наш поп умрет, кто служить будет?

На улице послышался скрип колес - приехал председатель. Он вошел во двор, широко шагая, высокий усатый человек в вышитой сорочке, сразу заметил офицеров под грушей и круто повернул к ним. Шел, приветливо улыбаясь и протягивая левую руку, поскольку правой не было.

Гавришкив, - представился он, - Федор Антонович. Здешний председатель сельсовета.

Бобренок с удовольствием пожал крепкую и шершавую руку, а Толкунов спросил.

Давно демобилизовались?

Три месяца назад.

Сержант?

Старшина.

Неплохо, - похвалил Толкунов и сказал деду, с интересом прислушивающемуся к разговору: - Идите, дедуля, а то поп заждался.

Старик спрятал подаренную папиросу под ленту шляпы, встал, кряхтя, и пошел, оглядываясь: идти ему явно не хотелось. Председатель сел на его место, достал кисет. Бобренок предложил ему папиросу, но Гавришкив отказался, объяснив, что уже привык к махорке и все остальное не употребляет. Удивительно ловко свернул из заготовленной ранее газетной бумаги толстую самокрутку и задымил, пристально поглядывая из-под густых бровей на офицеров.

Бобренок показал ему удостоверение, старшина внимательно изучил его и спросил по-деловому:

Чем могу служить?

Вы местный? - уточнил Толкунов.

Из соседнего села.

Я на войне с июня сорок первого, товарищ капитан, имею два ранения и четыре ордена.

Мог бы носить гимнастерку с боевыми наградами. - Толкунов кивнул на сорочку.

Чтобы все на селе знали, какой герой?

А что в этом плохого?

И так знают, - пояснил председатель. - Однако тут вокруг видите какие леса! И в людей с орденами стреляют из-за деревьев.

Испугался?

Старшина нахмурился:

Извините, вы по какому делу?

Бобренок постарался хоть немного сгладить резкость Толкунова.

Капитан имел в виду... - начал деликатно майор.

Знаю, что он имел в виду, - перебил его сердито Гавришкив. - Однако ж капитан, наверное, не каждый; день бывает в наших местах, а здесь стреляют даже в сельсоветские окна... И без этого, - вынул из кармана гранату, - да без автомата в лес и не суйся.

Конечно, он не знал, что у Толкунова на счету почти три десятка задержанных диверсантов, но Бобренок не имел права ничего объяснять старшине и только поинтересовался:

Бандеровцы приходили в село?

Еще нет, а в Кодрах были позавчера, - махнул культей на лес, - в пяти километрах. Но береженого бог бережет.

Посторонних в селе нет? - спросил Толкунов, решив, очевидно, положить конец пустой болтовне.

Кажется, нет.

Почему - кажется?

Село большое, за всем не усмотришь.

Нужно спросить людей, - попросил Бобренок, - может, сегодня утром кто-нибудь видел хромающего человека. Или других людей. Возможно, военных.

Гавришкив не стал уточнять, кого имеет в виду майор, и это понравилось Бобренку: в конце концов, военный человек должен знать, что к чему, - чем меньше спрашиваешь, тем лучше.

Председатель докурил самокрутку почти до кончиков пальцев (они были у него желтые от никотина), наконец бросил окурок и произнес как бы нехотя:

Слыхал я, Настька говорила...

Что? - не удержался Бобренок. - Какая Настька?

Председатель объяснил:

Есть тут у нас такая... Вымахала на сажень, никто замуж не взял, так злится. На женщин - особенно. Сегодня вот поносила Параску Ковтюхову. На рассвете видела - та к заброшенному сараю бежала. Настька, конечно, за ней, притаилась в овраге, промокла вся и замерзла, но не напрасно: увидела, как из сарая в лес человек пошел, Параскин любовник, а может, и бандера.

Не сказала, что прихрамывал? - нетерпеливо спросил Толкунов.

Нет, не сказала.

А как бы эту Настю увидеть? - поинтересовался Бобренок.

На кладбище. Могилу копает, больше некому, мужчин в селе нет, - пояснил Гавришкив, словно извиняясь. - Остались старики, дети да инвалиды. И похоронить по-людски некому... - Он не успел договорить, как дверь хаты распахнулась, начали выносить гроб.

Первым шел поп, размахивал кадилом и бормотал что-то, старухи крестились и кланялись, за ними несли гроб. Впереди подставили плечи Гавришкив и хромой Степан, дальше - женщины, они были значительно ниже ростом, и гроб как-то неестественно одной стороной был поднят кверху, казалось, что покойница хочет выскользнуть из него. Но все же гроб благополучно установили на телегу, положили рядом крышку, и траурная процессия двинулась по улице вниз, к речке, за которой виднелась старенькая деревянная церковь, окруженная могилами.

Бобренок с Толкуновым поплелись следом.

Возле могилы стояла высокая худая, изможденная женщина.

Председатель понимающе переглянулся с Бобренком, офицеры отошли в сторону, сели на скамейку под кустом сирени и терпеливо дождались конца похорон, хотя Толкунов и поносил сквозь зубы проклятого попа, затягивавшего, с точки зрения капитана, процедуру.

Наконец председатель подвел к ним Настьку. Бобренок предложил ей место на скамейке, но она отказалась сесть, стояла, опершись на лопату с прилипшей землей, и глаза ее тревожно бегали.

Расскажи, Настя, - ласково, почти нежно начал Гавришкив, - как ты утром Параску выследила...

Интересуются люди.

А что интересного? Параска курва, все знают, что полюбовника завела, который жил с ней, не скрываясь. Может быть, это он и был...

Может, - согласился председатель. - А ты не заметила, тот фертик, который из сарая в лес подался, не хромал?

Может, и хромал. - Настька надавила большим солдатским ботинком, облепленным рыжей землей, на лопату, всадила ее в землю. - Только зачем Параске хромой?

Когда вы видели Параску? - попробовал уточнить Бобренок. - В котором часу?

А у меня что, часы есть? - Впервые Настька изобразила на лице что-то похожее на улыбку. - Темно еще было, чуть серело.

Где живет Параска? - спросил Бобренок.

Вы из Филипповского леса шли? - уточнил председатель. Майор кивнул, и Гавришкив пояснил: - Мимо ее хаты проходили, крайняя, почти в лесу.

Бобренок вспомнил молодицу и то, что она чего-то недоговаривала. Однако зачем ей среди ночи скрытно пробираться в сарай? Если парашютист вышел из Филипповского леса, сразу бы шмыгнул в Параскину хату.

Вы точно видели, что из сарая на рассвете вышел мужчина? - спросил Бобренок у Насти.

Не слепая еще. И Параска - сразу назад, в село...

Ладно, - махнул рукой майор, - спасибо. Только вот что: о нашем разговоре никому, чтоб Параска не узнала.

Конечно! - зло блеснула глазами Настя, бросила лопату на плечо и зашагала, как заправский землекоп, широко, по-мужски.

Не верьте, разнесет по селу, как сорока, - заметил Гавришкив. - Болтунья...

Майор поделился с ним своими соображениями: он не мог представить, зачем бегать женщине ночью в сарай, если лучшего места для встречи, как в собственной хате, найти трудно.

Председатель подумал и сказал:

Все правильно, у этой Параски голова на плечах есть. Мы со Степаном - вон, видите, поехал, - показал пальцем на хромого, который в это время отгонял телегу в село, - возле Параскиной хаты засады устраиваем. Бандеры если придут, то с той стороны. Мы там и вертимся...

И Параска не могла не знать этого?

Конечно, глаза же есть... Да и не прятались мы от нее. Там за двором стог стоит, так мы в нем...

В эту ночь сторожили?

Бобренок быстро прикинул: человек из леса наверняка не мог знать о засаде - шел в село и завернул к Параске, а та отправила чужака в сарай, потом и сама подалась туда. Майор переглянулся с Толкуновым. Правда, были случаи, когда абвер забрасывал шпионов на заранее подготовленные явки, забрасывал иногда людей и из местных, которые могли бы использовать своих родных и знакомых. Спросил у председателя:

А как она, Параска? Ничего за ней не водится?

Гавришкив пожал плечами:

Не слыхал... хотя вот что... Я человек здесь новый, но дошло до меня: был у Параски парень... из окруженцев... А перед тем как наши пришли, исчез.

Это была хоть какая-то ниточка, за которую можно ухватиться, но майор, незаметно подмигнув Толкунову, отрезал:

Пустяки... Эти окруженцы, что к девкам прилипали, давно уже в армии. Бывайте, старшина, - пожал левую руку Гавришкиву, - нам пора, машина ждет.

Действительно, «виллис» стоял на противоположном берегу реки, и шофер несколько раз просигналил, давая знать о себе.

«Виллис» остановился там, где из леса на проселочную дорогу вышел хромой, шофер Виктор вытащил брезент, расстелил на траве, и разведчики растянулись на нем, глядя, как хлопочет парень. Он поставил на брезент термос с крепким чаем, открыл банку тушенки, положил полбуханки хлеба - это был паек, но Виктор от себя добавил еще несколько помидоров и две луковицы - успел заскочить в Маневичах на базар.

Готово, - сказал Виктор.

Толкунов перевернулся на живот, отрезал большой кусок хлеба, подцепил ножом из банки тушенку и стал жевать медленно, будто и не было изнурительной ночи и голодного дня. Не отрываясь от еды, спросил у Бобренка:

Разумеется, чтоб машиной здесь и не пахло.

Толкунов посмотрел на часы:

Пока не стемнеет, походим по лесу.

Угу, - согласился майор и откусил от большого сочного помидора.

Они съели все, что выложил Виктор на брезент, и направились в лес. Толкунов повернул резко направо, и скоро разведчики спустились в неглубокий, но темный, с ручейком на дне, овраг.

Капитан выломал из орехового куста крепкую палку и раздвигал ею густые заросли, порой, как настоящий минер, тыкал заостренным концом в грунт. Майор шел метрах в пятнадцати от него, по другой стороне оврага.

Они прошли, наверное, с километр, овраг здесь поворачивал, начиналась довольно широкая поляна. Бобренок остановился на мгновение, ориентируясь, и тут Толкунову повезло. У самого дна оврага заметил на траве кучку свежей земли - она не могла оказаться здесь случайно (вообще ничего случайного в лесу, по глубокому убеждению капитана, не могло быть).

Толкунов опустился на колени.

Есть что-нибудь? - спросил Бобренок.

Капитан только поднял предупреждающе руку, разглядывая землю. Осторожно снял верхний слой - земля была еще влажная, не успела просохнуть и рассыпаться. Итак, она оказалась здесь совсем недавно.

Толкунов внимательно огляделся вокруг, заметил слегка помятую траву и скошенный чем-то острым бурьян. Подошел, поднял кусок дерна, разгреб грунт и увидел шелк парашюта. Подозвал майора и показал закопанный парашют.

Он выбирал землю пригоршнями и бросал в ручей, - пояснил, - немножко земли уронил. Если б не эта земля, никогда не нашли бы.

В тайнике лежал парашют, оставленный хромым, шелк был порван. Они приложили кусок, снятый с дуба, - все сходилось, и Бобренок подумал, что, наверное, самолет сбросил только одного парашютиста-шпиона, хорошо знающего местность.

Майор быстро сориентировался. Диверсант сделал небольшой крюк - метров триста или четыреста, - чтобы закопать парашют. Он решил поступить так - это сразу видно, - в горячке забыв о поврежденной ноге. Устроив тайник, поспешил в Жашковичи, но тут нога дала о себе знать. Перебинтовал ее, вышел на проселок и добрался до хаты Параски.

Ну что, капитан, порядок?

Но Толкунов не склонен был разделять оптимизм Бобренка:

Порядок будет, когда парашютиста поймаем.

Дело техники.

Не нравится мне все это.

Почему же, есть след.

От следа до дела... А здесь все как-то не по правилам. Когда это фрицы одного-единственного парашютиста сбрасывали?

Но ведь Карий предупреждал - явно необычная операция.

А если необычная, где подстраховка? Мог этот парашютист разбиться?

И без рации. Как дать знать о себе?

Рацию абверовцы могли оставить, - возразил Бобренок. - У той же Параски.

Очень уж дальновидно, - сказал Толкунов не слишком уверенно. - Давай, пока не стемнело, еще немного походим.

Они прошли овраг до конца, обшарили все подходы к нему, но ничего не нашли. Двинулись в Жашковичи напрямик. Лес здесь был не очень густой, подлесок вытоптали жашковичские коровы - трава росла высокая и пастухам не было нужды далеко гонять стадо.

Скоро в просветах между деревьями увидели хаты, вышли на полянку и спрятались в орешнике. Дальше, к селу, тянулось лесное пожарище с пеньками и редкой порослью, лучшего места для отдыха не найти: все видно вокруг, и никто не мог подойти незамеченным.

Бобренок подложил под голову сумку, с наслаждением вытянул ноги.

Как считаешь, если покурить?.. - спросил Толкунов.

Майору тоже очень хотелось курить. Конечно, этого не следовало бы делать - человек в лесу мог бы почувствовать дым.

Давай, - согласился, - только осторожно.

Толкунов, ссутулившись, чиркнул зажигалкой, дал прикурить майору от своей папиросы; они прятали огоньки в ладонях и жадно затягивались - знали, что курить не придется всю ночь.

Потом легли голова к голове, замолкли, вслушиваясь в вечерние звуки засыпающего леса, и Бобренку показалось, что Толкунов задремал. Но капитан вдруг зашевелился, повернулся к Бобренку и прошептал:

Война скоро кончится...

Скоро, - согласился Бобренок радостно. - Вот Польшу пройдем, а там и Берлин! И конец нашим трудам... Демобилизуюсь.

Ты что? - даже испугался капитан. - Ведь ты ас контрразведки, три ордена!.. Кто тебя отпустит?

Что ордена... - вздохнул Бобренок, но сам почувствовал, что не очень искренен, поскольку не был безразличен к своим наградам - два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны II степени заслужил честно и законно гордился ими.

Ордена - это признание, - возразил Толкунов убежденно. - Ты это всерьез - о демобилизации?

Глупость делаешь, - сказал Толкунов уверенно, - для тебя в армии все двери открыты. Два курса института знаешь сколько сейчас весят? Поступишь в академию, окончишь полковником.

Бобренок лениво потянулся и тихо возразил:

Геолог я, понимаешь?

Ну и что? А я работал в МТС.

Если любишь свое дело...

А я это полюбил... - Толкунов погладил свою кобуру. - Только мне труднее будет. Семь классов... Задержанные диверсанты - это и есть мой аттестат. Как думаешь?

Еще какой! - успокоил его Бобренок. - Все тебе зачтётся.

Поймаем сейчас этого шпиона проклятого, - неожиданно перевел разговор на другое Толкунов, - и отоспаться можно будет. Я бы подремал немного.

И я бы... У нас есть время поспать, - подумав, сказал Бобренок. - По сорок пять минут. Вначале - ты, а потом - я.

Можно, - согласился Толкунов. - Сейчас еще в селе люди ходят.

Заснул сразу, спал тихо, как сова. Минуты тянулись долго, сон одолевал Бобренка, он с завистью смотрел, как тихо дышит Толкунов, вертелся и растирал себе щеки. Наконец наступила его очередь - майор свободно вытянулся под кустом, но сон как рукой сняло, и Бобренок долго не мог уснуть. Проснулся он от толчка, сразу сел, протер глаза и спросил:

Который час?

Одиннадцать.

Они вышли к селу. Постояли немного под развесистым деревом. Параскина хата казалась безлюдной. Пробираясь по подлеску, обошли село и разошлись. Толкунов залег в огороде среди подсолнухов, а Бобренок устроился в полуразвалившемся сарае так, чтобы видеть подход к нему.

За огородами, окружавшими сарай, начинался луг с ручьем посередине, по его руслу можно было почти незаметно подойти к сараю, и Бобренок подумал, что сметливая Параска не случайно выбрала это место для встреч.

В центре села лаяли собаки, где-то близко сонно запел петух, но сразу спохватился и замолк - тишина, и только уханье сыча доносилось из пущи.

Незнакомец вышел из леса ровно в двенадцать, перебирался от куста к кусту осторожно, пока не скрылся в лощине. Выскользнул из лощины напротив сарая, метрах в пятидесяти от него, постоял, оглядываясь, и направился прямо к Бобренку, притаившемуся за дверью. Он вошел в сарай смело и не таясь - был уверен в полной безопасности - и только вскрикнул, когда майор заломил ему руки.

Тихо! - приказал Бобренок.

Связал руки пришельцу и ловко обыскал его. Не найдя оружия, обыскал еще раз более внимательно и зажег фонарик, осветив лицо ночного гостя. Молодой, лет двадцати пяти парень, полнолицый, курносый, смотрит испуганно, и губы дрожат.

Кто ты? - спросил майор властно. - И откуда?

Парень сморщился, чуть не заплакал и ответил обреченно:

Иван Заглада, и документы у меня есть...

Какой Заглада и откуда?

Из леса... Там курень, и я живу...

Бобренок произнес строго:

Быстрее! Всю правду и до конца. Когда забросили, с кем, какое задание? Настоящая фамилия?

Заглада, я же говорю, что Заглада. Не убивайте меня!

Бобренок подтолкнул его в глубь сарая.

Но я ведь не вру, и вы можете проверить...

Говори, откуда и какое задание?

Какое задание? Окруженец я и жил здесь в селе. В хате Параски Ковтюх.

Сейчас и майору стало ясно - поймали они не ту рыбу. На всякий случай пригрозил парню пистолетом, выглянул из сарая и почти столкнулся с самой Параской. Сразу же за ней из темноты вынырнул Толкунов.

Параска, очутившись между двумя мужчинами, метнулась в сторону, но от капитана не убежал бы самый быстрый диверсант, не то что женщина.

Без глупостей! - приказал он.

Он подтолкнул Параску в сарай, где стоял в углу парень со связанными руками. Женщина бросилась к нему, обняла и заплакала.

Что они сделали, Ивасик! - воскликнула. - Чего бросаетесь на людей? - обернулась зло.

Вы знаете этого человека? - спокойно спросил Бобренок.

Почему ж не знать? Муж мой.

Как звать?

Иван Заглада. С сорок первого у меня, и люди могут подтвердить.

Бобренок услыхал, как разочарованно хмыкнул Толкунов у него за спиной, и спросил:

В какой части служили, Заглада, и как попали в окружение?

Парень вытянулся, насколько позволяли связанные руки, и доложил четко, словно своему ротному командиру:

Сержант тридцать шестой гаубичной батареи восемьдесят первого артдивизиона. Нас окружили под Ровно, потерял своих и решил остаться. Был ранен в ногу и не мог идти... - добавил потупившись.

Почему не явился в ближайшую воинскую часть после освобождения?

Заглада шмыгнул носом, блеснул глазами на Параску и ответил виновато:

Она не отпустила...

Но ведь ты солдат.

Солдат! Я ей говорил: должен идти к своим, она плачет - не пущу, потому что убьют... В лесу курень устроила, за болотом, там места глухие, никто не ходит, а ночью в сарае встречались.

Дезертир! - вдруг зло крикнул Толкунов. - Дезертир и предатель! Пойдешь под трибунал, штрафбат обеспечен! Ясно?

Парень опустил голову:

Куда уж ясней...

Кто из деревенских может подтвердить, что он на самом деле окруженец? - спросил Бобренок у Параски.

Та наконец оторвалась от парня.

Его не расстреляют? - спросила со страхом.

Я говорю: обойдется штрафбатом... - Толкунов выключил фонарик, экономя батарейки.

Тут каждый в селе знает меня. Я не помогал немцам и не служил у них, все подтвердят.

Держался за юбку! - презрительно бросил Толкунов.

Подождите, - вдруг встрепенулся парень, - я догадываюсь, кого вы ищете. Параска видела в лесу и говорила мне...

Кого? - подскочил к женщине Толкунов. - Кого и когда, говори быстрее!

Лейтенант с вещмешком, еще хромал. Вчера утром, вижу, шпарит какой-то лейтенант в Жашковичи. Я спряталась - к кому, думаю, идет? Кустами обошел село, а потом на тропинку повернул к леснику. Эта тропинка только к леснику, - добавила уверенно, - мы здесь все тропинки знаем.

Бобренок развязал парню руки.

Сейчас мы покажем тебя кому-либо из сельчан, - сказал, пряча ремень. - Если ты окруженец, завтра отправим в Маневичскую комендатуру.

Заглада пошевелил пальцами, разминая руки. Параска прижалась к нему.

Я сразу заподозрила этого лейтенанта, - произнесла уверенно. - Зачем прятался в кустах? Да и лесник подозрительный, люди говорят, с бандерами связан.

Толкунов переглянулся с Бобренком.

Пошли, и так задержались...

Плагиат бывает разным, но таким идиотским - редко.
Участник Военно-исторического форума Мазила раскопал книжку Е.Полищука "Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!" По версии Мазилы, "первый роман о легендарном асе" представляет собой вольный пересказ книги Юрия Жукова «Один МиГ из тысячи», разбавленный жизнеописанием немецкого аса Хартманна. Это-то не чудо, чудо на стр. 384, где Полищук просто тупо передрал кусочек из романа Богомолова "Момент истины" - посвященный не бою, не стратегическому совещанию, а бытовой картинке с участием Таманцева.
«Стоявший у окна моложавый майор повернулся к другому, сидящему за столом, и сказал:
- Миронов, ты интересовался…Вон Покрышкин.
При упоминании фамилии Покрышкина еще два офицера, сидевшие неподалеку, подошли к окну и стали смотреть. Борис тоже поднялся.
Покрышкин, в полевых кирзовых сапогах, в хлопчатобумажной гимнастерке с помятыми погонами…неспешно шел…метрах в пятнадцати от окна.
Глинке, как боевому летчику, стало приятно. В интересе московских офицеров к Покрышкину он уловил не просто любопытство, а уважение профессионалов…
То, что москвичи знали Покрышкина в лицо, Бориса не удивило. Еще весной многие генералы и офицеры приезжали на стажировку..и могли наблюдать покрышкинские бои… Дрался он так, что командующий армией Вершинин, помимо ордена… наградил его именным пистолетом с дарственной гравировкой…»

А это оригинал:
"...стоявший там у широкого окна молодой длинноногий майор с орденской планкой на сильной выпуклой груди,
спортивно-молодцеватый, как и все московские "волкодавы", повернулся и негромко сказал другому офицеру:
- Никулин, ты спрашивал... Вон Таманцев.
При упоминании фамилии Таманцева еще двое офицеров, сидевших рядом с Андреем, подскочили к окну и стали смотреть. Андрей тоже поднялся.
Таманцев, небритый, в стоптанных хромовых сапожках и позаимствованной во взводе охраны старой солдатской гимнастерке с большими нелепыми заплатами на плече и на груди -- свою, окровавленную, чтобы отстирать, он замочил в
бочке с дождевой водой, -- держа в руке пилотку, устало шел метрах в пятнадцати от дома.
Андрей был польщен. В интересе московских "волкодавов" к Таманцеву он уловил не просто любопытство, а уважение профессионалов...
То, что москвичи знали Таманцева в лицо, Андрея не удивило. Он слышал, что весной Таманцев ездил в Москву и показывал там свое искусство в стрельбе по-македонски большой группе офицеров и генералов. Стрелял он так, что
начальник Главного управления наградил его именным оружием -- присланным вслед пистолетом с дарственной гравировкой".

Надо быть абсолютным кретином, чтобы заимствовать такие детали в если не самом известном, то уж точно культовом романе о войне.
Зато через сотню страниц Полищук украл кусок из повести Богомолова "Зося".

Вроде бы свежий премиант "Большой книги" Шишкин избрал своим творческим методом именно что компилирование кусков из чужих известных и неизвестных текстов.
У него нашлись мощные подражатели.

Байка на чае.

Работал я в паре с верующим реф-машинистом. Парень, здоровенный бугай, готовился к поступлению в православную семинарию в Вильнюсе, привозил с собой на контракт святую воду и окроплял грузовые компрессоры в первый же день на борту, а крестил перед каждым пуском. На досуге читал исключительно религиозную литературу.
И вот как-то под Рождество захожу к нему в каюту, а он тушёнку лопает, да так, что за ушами трещит. На банке морда хряка его ряхе подстать.
- Пост же? - говорю.
В ответ слышу: - Путнику в дороге самоограничения можно не блюсти, а мы моряки – путники в дороге.
- Как понимать тогда твои проповеди и призывы поститься? - спрашиваю.
- Может, кому воздержание и на пользу, но не мне, по конституции организма - отвечает. - Дело-то добровольное, не по принуждению. Вот, чтоб не искушать блюдущих - в тишке скоромлюсь. На Страшном Суде у ворот рая будут стоять апостолы, восемь из них моряки. Думаю, пропустят - коллеги как-никак. Надо только паспорт моряка на всякий случай при себе иметь, – и улыбается.
Кстати, ни одного отказа реф-установки не было за те два года, что этот «проповедник» со мной отработал.

Байка на чае.

Дело было в Мартинец; купили мы с Фирсовым бутылочку Ромишевского, выпили Хоришовски, но Мальцев, наскребли Третьяк, купили бутылочку Сухи, стало чуточки Лутченко; тут идет какая-то Марья Мяки, я к ней с Ласки Суевчик Данец, а она орет Недоманский; тут Фирсов, который стоял на Стремберге, свистит: Мильтон! обернулся я, а там идут Майоров и Старшинов, и с ними Репс на поводке; Майоров спрашивает нас: Холик вы тут, - мы ему: Махач нам ни к чему; Майоров в ответ дал такого Бревера, что мы сложились в Хорватый; но в долгу не остались – у Майорова весь глаз Черни, и Старшинову мы показали Кузькину мать!

(со слов электромеханика А. Гусева, воспитанника спортивного интерната московского «Динамо», бывшего игрока рижского «Динамо» под руководством Вячеслава Тихонова и члена юношеской сборной СССР)

Байки на чае.

Был в нашей роте курсант Фокин. Видный парень, мастер спорта по гребле на байдарках и каное. Как говорили о нём, фамилию свою оправдывал в прямом смысле слова, топтал всё, что шевелится.
Как-то в кабаке сидели мы большой компанией, и я с ним на пару познакомился с двумя милыми подружками-студентками Хорошо посидели. Я с этим жеребцом опять-таки на пару вызвался их проводить. Помню, что далеко ехали - снимали жильё девчонки где-то в спальном районе. Да не в этом суть.
Пригласили они нас, джентльменов, чайку попить. Входим в квартиру. Да забыл сказать, Фокин зачем-то «дипломат» с собой всегда таскал. Ну вот, входим в квартиру, и наш гребец, молча, начинает в прихожей раздеваться. Снимает мицу, ботинки, шинель, фланку, брюки, короче, раздевается догола, открывает «дипломат», достаёт оттуда будильник, заводит на пять утра и говорит: «Я готов!»

Байки на чае.

Приревновал стармех буфетчицу к нашему электромеханику Сергеичу. Люто приревновал. Судно стояло в доке на ремонте. А что нормальные моряки в доке после работы делают? правильно, отдыхают, кто в город идёт расслабиться, а кто в каюте досуг свой проводит, не без рюмочки, конечно, некоторые, и Сергеич в том числе. А что не выпить, если работе не мешает? - Господь Бог пить не запретил, превратил же воду в вино на свадьбе в славном городе Кане Галилейской.
Ну и подловил ревнивый «дед» соперника на этой рюмочке. Как-то ближе к ночи нагрянул к нему в каюту в сопровождении мастера и «чифа», заставил в трубку дышать. Результат оказался позитивный, 0.6 промилле, не отвертишься. Подловил, значит, и списал. Чистенько получилось, не подкопаешься: спиртные напитки распивать на борту категорически запрещено, в надстройке в каждом проходе на переборке грозный постер висит
Проходит время. Выводят судно из дока. Пускают динамку – нет вольтажа, не возбуждается генератор. Пускают вторую – та же картина. Третью – нет вольтажа, хоть тресни! А судно без электропитания на воде, что кусок пенобетона. Новый электромех в ауте, прозванивает цепи, причину проблемы ищет, лоб чешет: с виду всё в порядке. В машине мрак кромешный, как в лесу в безлунную ночь. Буксиры лайбу держат на концах. Ругань в эфире стоит страшная. Как говорится, «положить бы тебя на левый бок, да нассать в правое ухо!»
Вызвали бригаду ремонтников. Береговые специалисты прозванивают цепи, причину ищут, лбы чешут: с виду всё в порядке. Не знаю, как долго возились, если бы не судовой токарь, бывалый мореман. Подошёл он к генератору одной динамки, обстоятельно принюхался и говорит: « А щётки- то чесноком натёрты, чистить надо».
Принюхался электромех, втянули носом спецы: и впрямь чесноком токосъёмные щётки попахивают. Ай да Сергеич! Ай да сукин сын! Какую бяку «деду» подложил в отместку! Чесноком все щётки натёр! Сок этого растения – замечательный диэлектрик. Тестером- то замеряешь точечно, проводимость нормальную показывает. А раскрути ротор, и чесночная живица на щётках, что плёнка изоляционная – преграда неодолимая. Поди догадайся!
Почистили щётки, и, «ёлочка зажгись!», - возбудились генераторы с пол-оборота.
Народ спрашивает точилу: «Как допёр-то?» А тот смеётся: «Я этот фокус давно знаю. Бывало, салажат дивил. Суну голыми руками два оголённых провода в розетку и держу. А пальцы-то чесноком натёрты! Да откуда им знать?»

Байки на чае.

Что есть ирония судьбы? Ну как тебе сказать. На теле каждого человека есть зарубки судьбы: следы порезов, укусов, уколов, ожогов, большие, маленькие. За каждой отметиной своя драма, свои слёзы, своё время.
У меня, приглядись, над верхней губой рубец с волосок от зубной щетки. Мне было года четыре, погладил дворняжку по голове, и она меня цапнула. Это теперь я знаю, что собака расценила мои действия как покушение на её независимость. А тогда, тогда от боли и вида крови я ревел, и обида на брата меньшего за такую реакцию на знак моего дружелюбия терзала меня.
С семи лет кожа замята у ногтя на указательном пальце правой руки - поймал осу вместе с мячом, стоя в воротах.
На груди след каникул после третьего класса – нырнул, купаясь, и наткнулся на арматурный прут, от правой ключицы аж до шеи располосовало.
Память о моём четвертаке – видишь, скобка на левой руке, ближе к кисти, - от резца нутрии, сбежавшей из клетки, вцепилась при поимке.
А вот почему метка на тыльной стороне ладони правой – не ведаю, год назад поцарапал руку, уходил в море на контракт. Перед глазами, как живой, укусивший полвека назад дворовый пес, а на причину недавней оказии - амнезия, то и есть ирония судьбы, брат.

Байка на чае

На руке у новоприбывшего на судно из Калининграда второго механика швейцарские часы "Tissot". Обладатель солидного аксессуара перехватывает мой любопытный взгляд: - Ага, не простые, с компасом. Купил после одного случая в незапамятные девяностые. Друг позвал к себе в Балтийск с лодки порыбачить. Помнится, ноябрь подступал. Шарились мы до полудня за треской по заливу вдоль бережка, да впустую. Там нас снегопадом и накрыло. Да таким, что хоть гвозди вбивай. Валит и валит. Мы уже подмерзать стали. Надо двигать. А куда? Компаса нет. Ну, благо, залив от открытого моря косой отделён. Как в ковшике мы. Почапали куда глаза глядят. И упёрлись таки в берег. Валуны из воды торчат. На песке полно ящиков из-под соков и консервов к нашей несказанной радости. Наломали реек. Костёр разожгли. Греемся. Помаленьку небо стало проясняться, и мать чесная, прямо перед нами вырисовываются три громадины "Зубров", морских десантных кораблей на воздушной подушке. В секретную зону вояк попали. Пока к лодке бежали, автоматный выстрел прогремел. Я так понял, предупредительный по нашу душу. Могу и ошибаться, но тогда чуть в штаны не наложил! Завелись и выжали из нашего "Нептуна" все лошадиные силы, что производитель в него заложил. - Я констатирую: - Компас - штука важная. Только в машине то часы тебе зачем? Тяжелые. Дорогие к тому же. Поцарапать можно. - Второй с удивлением смотрит на меня: - Как зачем?! На всякий случай! У этих часов ещё и термометр есть, и барометр, и высотомер, и глубиномер! - Ну, глубиномер - это лишнее, - неожиданно резюмирует третий механик и чешет затылок.